Здесь в Симферополе НОЧИ в подражание далекой родине украшены огнями, предрождественскими гирляндами западноевропейского образца. «И вот этому изображению богов они поклоняются, как если бы кто пытался говорить с домами, ибо он не знает, кто такие боги и герои». Философ чувствует себя лишенным своего достояния. В его руках ничего, кроме маленького чемоданчика. Если бы у него был хотя бы рюкзак. Фриги нет, фрагмент спрятан в бараке. При себе у него только и есть что мысли, на которые нет практического спроса. В 1942 году он начинает курс лекций о Гераклите.
Хаос. Погода переменилась. Ветер теперь дует с Одессы. На восточное побережье высадились советские войска. 22-я мотопехотная дивизия отступает, в штабах беготня. Где бы я ни появился, меня выпроваживают. Штабные офицеры настаивают на том, чтобы отправить нас, ученых, обратно. Время ощутимой войны, роскошествующих появлений на вражеской территории прошло. За день до начала штурм Севастополя откладывается. Войска двигаются в направлении восточного побережья.
Свобода высокопоставленного человека простирается настолько далеко, насколько далеко простираются его связи. За пределами этого начинается невозможное.
Исчезновение времени лишает обстоятельства реальности. В группе ученых в Крыму чувство времени утекало (словно через пробоину при кораблекрушении), проходя через предчувствие Рождества, время приближения к сочельнику. Все ординарные профессора, кроме Хайдеггера (язычника), хотели быть в кругу семьи 24 декабря 1941 года не позднее 18 часов. Взгляд военных был прикован к другим обстоятельствам. Они ориентировались на тот факт, что советские вооруженные силы высадились в восточной части Крыма. Они собирались ответить на это быстрым контрударом. Не распоряжаясь более временем, штабы действовали так, словно к концу года (и ранее того уже в силу рождественских праздников) время окончательно ускользнет. Трезвости мысли оказывается недостаточно, чтобы устоять против этого засасывающего водоворота. Пока его, после уговоров адъютантов и коллег, не доставили в аэропорт Симферополя насильно, Хайдеггер НЕ СОБИРАЛСЯ КАПИТУЛИРОВАТЬ.
Иллюминаторы у самолета Ю-52 почти квадратные. В них отражается выдающаяся в море крымская земля. Сказали, что нас преследует советский истребитель. Пилот делает маневр, чтобы уйти от преследования.
Мы летим назад через Одессу, Краков, Берлин. Там пересадка, и через Маннхайм во Фрайбург. Из исполинских измерений мы падаем в карликовые.
«Человек не сможет даже познать запретное, пока пребывает в простом отрицании эпохи».
Частные обстоятельства проявления моральной силы
Из опыта Киевской пожарной команды в 1941 году
Все, что движет людьми, должно сначала пройти через их голову, однако какой образ оно примет в их головах, в очень большой мере зависит от обстоятельств.
Фридрих Энгельс
Не мужество и не какая-либо определенная моральная позиция были причиной того, что Киевская пожарная команда со своими 216 машинами переправилась на восточный берег Днепра, чтобы спасти личный состав и технику от наступавших фашистских орд. Точно так же не было никакого мужества или определенной моральной позиции, сказал адъютант начальника пожарной команды, в том, что мы, увидев с другого берега пожары в городе, на полном ходу вместе с конвоем поехали через мосты обратно, в город. Это было делом профессионального навыка, а не каким-то духовным, возвышенным порывом, относящимся к области морали.
Адъютант С. И. Антонов заварил чай. Расспрашивавший его журналист Ягорский обмакнул кусочек сахара в чай и положил его на язык.
Ягорский: Так вы хотите сказать, что все это в некотором роде заложено в скорости машин?
Адъютант: Именно. Все зависело от общего взгляда, которого у нас не было, когда мы в течение 13 часов с начала тревоги в некотором роде поспешно тушили один из кварталов, пробиваясь сквозь огонь: в этот момент мы видели не пожар, а объект. Мы смотрели, так сказать, брандспойтами, а не глазами. А обратно мы повернули потому, что увидели весь Киев в дыму от пожаров.
Я.: Вы утверждаете, что еще вполне исправные, хотя и несколько потрепанные, машины словно сами собой двинулись в сторону фронта (откуда вы только что вырвались)?
А.: Я, конечно, не буду отрицать, что в машинах были пожарные и командиры.
Я.: Но профессиональная стихия при виде масштабов пожара двинулась в сторону всего объекта в целом, так сказать, механически?
А.: Именно этому мы и были обучены. И техника была как раз для этой цели.
Я.: Видели ли вы немцев?
А.: Мы проехали мимо них.
Я.: С какой скоростью?
А.: Быстро.
Я.: Вы не боялись, отправляясь к немцам в пасть, что вас обстреляют, возьмут в плен?
А.: Мы на них не смотрели.
Я.: Но вы видели, что это немецкие войска?
А.: Так мы сквозь них проехали.
Я.: Как реагировали немцы?
А.: Удивленно. Немного растерянно.
Я.: Они стреляли?
А.: Нет. Ведь было ясно, что мы едем к мостам.
Я.: То есть вы хотите сказать, что немцы были внутренне согласны на ваш проезд, а это ни много ни мало 216 машин с красными звездами, направлявшихся в город?
А.: Они пришли в замешательство, кричали нам, а мы уже пролетели как одна машина.
Я.: Но ведь это была колонна?
А.: Наверное, они были изумлены.
Я.: Вы ведь сказали, что не смотрели на них?
А.: Мы видели пожар, который на расстоянии пяти километров был для нас еще как одно целое.
Я.: Вашим глазам не хватало времени, чтобы различать частности?
А.: Верно. С одной стороны, надо было объезжать разрушения, воронки, держать скорость всей колонны, с другой стороны — взгляд был прикован к объекту, которого теперь не было видно из-за множества деталей.
Я.: То есть вы вообще не можете сказать, что думали немцы, как они реагировали?
А.: Почему же. Мы следили за их поведением, чтобы тотчас же отреагировать.
Я.: Что бы вы стали делать, если бы немцы вас обстреляли?
А.: Кое-где и стреляли, мы ехали под огнем.
Я.: Только что вы сказали, что немцы растерянно смотрели, но не стреляли.
А.: Вы неверно меня поняли. Разумеется, после того как они несколько пришли в себя, некоторые бросились наперерез. Мы их сбили и проехали, не останавливаясь.
Я.: Прежде вы говорили иначе.
