— Конечно. Извини. Я должен уметь проигрывать.
— Это я проиграла, это я потеряла всех. И Фрейзер больше не захочет меня видеть. Посмотри, какого дерьма он наглотался. Последнее, что он захочет, — это спутаться с одной из приятельниц Аманды. И вообще, он, может быть, сейчас с Амандой — извиняется и планирует все заново.
— Сильно сомневаюсь.
— Так что, пожалуйста, не заставляй меня терять и тебя и не говори, будто я тебя использовала. Потому что — даю тебе слово — я этого не делала. Или делала, сама того не ведая.
Неожиданно Энгус взглянул на меня. В его глазах снова горели огоньки — пусть и не слишком яркие.
— А ты… — начал он. — Ты думала о такой возможности?
— Каждый день, — почти правдиво ответила я.
Энгус улыбнулся.
— Иди сюда, — произнес он и притянул меня к себе.
И мы долго сидели в обнимку в теплом салоне автомобиля.
Глава семнадцатая
Наконец мы оторвались друг от друга.
— Что ты намерена делать теперь? — спросил Энгус.
— Хотелось бы попасть домой. Ты возвращаешься в Лондон?
— Понимаешь, мама отправилась на прием. Мне лучше пойти и показаться там, как-никак окажусь единственным Маккональдом. Поупражняюсь в грызне.
— Как по-твоему, твоя мать довольна?
— Довольна? Да она в восторге. И будет в еще большем восторге, если выпьет шампанского и наестся слоеных пирожков за счет своего несостоявшегося родственника.
— Он может себе это позволить. Ты не подбросишь меня до станции?
— С удовольствием.
Энгус посадил меня на поезд до Лондона. Он стоял на платформе и махал, пока поезд не тронулся, и солнечный свет мерцал в его рыжих волосах. Я смотрела на него, и он все уменьшался и вот совсем исчез из виду. И только тогда я со вздохом опустилась на свое место.
Женщина напротив посмотрела на меня как-то странно. С трудом разглядев свое отражение в грязном окне, я выяснила, что на лбу у меня засохла кровь, а по всей физиономии размазалась тушь. Замечательно.
Вдруг меня словно подбросило: я сообразила, что не могу вернуться домой. Большой секретный замысел Линды! А ну ее к чертовой матери. Пусть хоть Колдстримский гвардейский полк развлекает, мне плевать — это мое жилище, и мне нужно туда попасть. Не моя вина, что случился такой прокол со свадьбой. Закроюсь у себя в комнате. Линда переживет.
Я полезла в карман за платком и только тут сообразила, что на мне пальто Энгуса. Какой он все же заботливый. От пальто шел явственный мужской запах, а в кармане обнаружился платок. В уголке были вышиты буквы Ф. А. М. Это платок Фрейзера, а не Энгуса. По всему моему телу пробежала дрожь. Я сжала платок, словно это было самое ценное сокровище в мире. Поднесла его к носу — но ткань пахла только прачечной. Я стерла засохшую кровь и тушь.
Женщина, сидевшая напротив, наклонилась ко мне. На вид лет пятьдесят, дебелая, закутанная во множество шалей, обутая в башмаки, которые, кажется, вытесали из дерева, волосы густые и жесткие как проволока. Для своего возраста недурна.
— Знаете, я ведь экстрасенс.
О господи. Угораздило сесть рядом с чокнутой. Мне только этого и не хватало. Я оглянулась в поисках спасения, но все пассажиры подчеркнуто нас не видели — еще бы! А него я ожидала от английского поезда? И почему у меня нет с собой газеты? Было бы за чем спрятаться.
— Я улавливаю исходящие от вас сильные эманации.
— Что, эманации неверия в экстрасенсов? — угрюмо осведомилась я, надеясь заткнуть ее.
Женщина улыбнулась в ответ:
— Все в порядке. Многие не верят. У меня и самой порой бывают сомнения.
Я смотрела в окно.
— У вас неприятности.
— Этого только ленивый не заметит.
— Все хорошо, — произнесла она. — Александр любит вас. Идите к нему. Я так и подскочила.
— Что вы сказали?
— Я сказала, он вас любит. Идите к нему.
— Нет-нет-нет. Вы не понимаете. Вы говорите — Алекс? Да он свинья, каких поискать! Или вы экстрасенс наоборот? Вы, случаем, не из Австралии?
— Нет, — сказала женщина. — Иногда я получаю послание и просто должна его передать. Я знаю, что это имя что-то означает для вас. Вот я и передала.
— Для меня это полная чушь.
— Голова порой говорит одно, а сердце — совсем другое.
— Не сердце, а всякие чокнутые в поездах говорят, — мрачно буркнула я.
Экстрасенсиха откинулась на спинку сиденья с чувством выполненного долга, а я свирепо уставилась в окно.
Откуда она, черт возьми, узнала об Алексе? С этого слизняка станется нарочно подстроить такое. Но как он мог узнать, на каком поезде я поеду… и в каком вагоне? Я резко тряхнула головой и постаралась сосредоточиться на чем-нибудь другом, на чем угодно.
Например, на Фрейзере. Запрет был снят, дамбу прорвало — и хлынул поток. Мой ангел в снегу. Бредет из церкви, как мистер Рочестер, — я не видела этого, но легко могла себе представить. Кривая улыбка, добрые глаза, готовность рассмеяться… Лондон приближался со своими пригородами, железнодорожными станциями. Я не могла… но я думала… Хотя надеяться было не на что. Ведь это день его свадьбы. В конце концов, он же все-таки появился, верно? С опозданием на полчаса, но он был готов и собирался жениться.
На вокзале Ватерлоо я пробиралась сквозь толпу, понимая, как смехотворно выгляжу в своем нарядном платье и с перепачканным лицом, но мне было плевать. Я хотела попасть домой — и побыстрей.
На площади я поймала такси. Было холодно, но меня согревало пальто Энгуса. Пожалуй, заберусь в постель и проведу так весь день. Самое разумное решение.
Я поднялась на крыльцо и негромко постучала, не решаясь отпереть дверь своим ключом. Линда была тут как тут.
— Извини, — произнесла я через дверь. — Мне очень жаль. Свадьба расстроилась, и я не знала, куда податься… Пожалуйста, можно войти?
Линда приоткрыла дверь и сквозь щелочку подозрительно посмотрела на меня.
— Я так и знала, что ничего не выйдет, — горестно вздохнула она и неохотно впустила меня.
— Спасибо, — искренне сказала я. — Обещаю — чем бы ты ни занималась, я у тебя под ногами путаться не буду. Залезу под одеяло и просижу под ним, пока не разрешишь вылезти. А может, и дольше.
— Ладно уж. Можешь присоединиться к своему другу на кухне. Мы тут очень мило поболтали.
К другу? Поболтали? О чем это она? Уж не Фран ли вернулась? Несмотря ни на что, я бы ничего не имела против того, чтобы поговорить с ней.
Я медленно переступила порог кухни — и начисто лишилась дара речи.
