– А вдруг и господин Исида… отвернулся от нашей семьи? – едва слышно прошептал дядя.
Раньше он никогда не говорил таким тихим голосом. Дядя, обессиленный, точно мотылек глубокой осенью, неотрывно смотрел на яркие языки пламени. Он весь как-то усох. Самурай, сам не веря в то, что говорит, изо всех сил пытался утешить старика. Рику потупившись слушала их разговор. Иногда, не в силах сдержать слезы от безмерной жалости к мужу, который вынужден был лгать дяде, она выходила из комнаты. А Самурай лгал без конца, чтобы хоть на один день продлить старику угасавшую жизнь. Единственным желанием дяди, навязчивой идеей было умереть на земле Курокава, на земле предков.
Когда Самураю становилось совсем невмоготу сидеть наедине с дядей, он, гоня от себя навязчивые мысли, работал вместе с крестьянами с утра до ночи. Теперь единственным утешением для него было взвалить на спину огромную вязанку дров и, преодолевая боль в спине, тащить ее по горной тропе до хижины углежогов. За ним молча следовал с такой же вязанкой дров Ёдзо в узких, едва не лопающихся штанах. После возвращения на родину Самурай ни разу не заговорил с ним о случившемся. Но когда они садились отдохнуть в долине, где траву нежно ласкали золотые лучи солнца, достаточно было видеть, как он молча смотрит в одну точку, чтобы без слов понять, что у него на душе.
«Ёдзо и его товарищей жаль еще больше, чем меня», – думал Самурай.
Самураю нечем было отблагодарить Ёдзо, Итискэ и Дайскэ за те тяготы, которые выпали на их долю во время путешествия. Совет старейшин не дал семье Хасэкура никакого вознаграждения. Может быть, Ёдзо и его товарищи завидуют погибшему Сэйхати? Он обрел свободу. А они, как и Самурай, по-прежнему обречены влачить жалкую жизнь.
Поздней осенью от господина Исиды прибыл посыльный. Самураю предписывалось приехать к нему для беседы.
Взяв с собой Ёдзо, он отправился в Нунодзаву. Вода во рву, окружавшем усадьбу господина Исиды, была мутной, в ней колыхались водоросли и гниющий тростник, они как бы символизировали горечь утраты хозяином власти в Совете старейшин.
– Спасибо, что приехал. – Покашливая, господин Исида смотрел на низко склонившегося Самурая. А тот, подняв голову, увидел, как сильно постарел и осунулся его господин, – этот когда-то могучий человек напомнил ему дядю.
– Наверное… – грустно начал господин Исида после недолгого молчания. – Наверное, обидно тебе?
Самурай изо всех сил старался сдержать нахлынувшие на него чувства. После возвращения на родину это были первые ласковые слова. Ему хотелось завыть в голос. Обидно… Потрясенный, он, опершись руками о колени, молча опустил голову.
– Но теперь… ничего не поделаешь. Пока тебя не было, положение изменилось. Его светлости пришлось отказаться от всех своих помыслов. Да и тебе… нужно выбросить из головы мысль о Курокаве.
Хотя Самурай уже был готов к этому, но стоило услыхать такой приговор из уст господина Исиды, как перед глазами сразу же всплыло лицо дяди с беззубым ртом.
– И ни в коем случае не вздумай выражать недовольство. Объясни это как следует и дяде. Нужно считать благом, что хотя бы пока не тронули семью человека, принявшего христианство.
– Я это совершил… ради выполнения миссии.
Чуть не плача, Самурай старался убедить господина Исиду, что не верит в Христа и никогда не верил, а принял христианство только ради выполнения возложенной на него миссии.
– Но все же не забывай, что семьи Сэммацу и Кавамура за то, что приняли христианство, лишились своих земель.
– Господин Сэммацу и господин Кавамура?!
Он слышал об этом впервые. Эти семьи были гораздо родовитее Хасэкура. Особенно велики были заслуги господина Маготэя Кавамуры, который ведал осушительными работами и лесопосадками в княжестве, за что ему были пожалованы земли, приносящие доход свыше трех тысяч коку[48] риса – в Сарусаве, Хаямато и Окаги. Самурай не знал, что даже эта семья пострадала из-за того, что глава ее принял крещение.
– Имей это в виду, – предостерег господин Исида. – Теперь ты должен жить тихо и незаметно.
– Тихо и незаметно?!
– Да, чтобы не привлекать к себе внимания. Ни у кого не должно закрасться подозрения, что ты христианин. Я уже не смогу прийти тебе на помощь. Раньше Его светлость призывал род Исида, когда нужно было вести сражения, но времена изменились, теперь мы ему не нужны и он отвернулся от нас. Я не жалуюсь. Тебе же известно, что Его светлость являет государственную мудрость. – Господин Исида хрипло засмеялся, словно издеваясь над собой. – Ты в таком же положении. В тот год тебя сделали посланником и отправили в страны южных варваров, хотя ты и невысокого звания, а сейчас ты должен жить так, чтобы не привлекать к себе внимания. К сожалению, именно такое отчуждение, такие отвратительные отношения и бытуют между людьми – подумай об этом… Я позвал тебя сегодня специально… чтобы сказать это.
Самурай потупившись внимательно слушал унылый голос своего господина. Казалось, он обращается не к Самураю, а к самому себе лишь для того, чтобы сдержать переполнявшие его тоску и возмущение.
Вечером он покинул Нунодзаву. В ушах еще звучал хриплый голос господина Исиды. Ёдзо покорно следовал за его лошадью. Самурай должен теперь жить в Ято тихо и незаметно, не привлекая к себе внимания.
Вернувшись ночью домой, он сказал дяде, которому еще ничего не было ведомо, что разговор шел о странах южных варваров. Хотя, по правде говоря, господин Исида не задал ни одного вопроса об этих странах, о том, как проходило путешествие. И не только господин Исида – никто в княжестве не проявил ни малейшего интереса к дальним странам.
– Ладно, пусть о землях в Курокаве он даже не упомянул. – Дядя прикрыл глаза, будто выражая этим покорность. – Но неужели и словом не обмолвился о вознаграждении?
– Сейчас ничего невозможно сделать. Он сказал, что придется подождать.
Самурай не считал себя вправе оборвать тонкую ниточку, еще связывающую дядю с жизнью. Он должен был говорить так, чтобы у того осталась хотя бы крупица надежды. Лгать было противно, и поэтому голос его звучал сухо. Лицо оставалось бесстрастным.
Когда все уснули, Самурай открыл шкатулку для писем – он не расставался с ней в течение всего путешествия. Шкатулку, которую много раз заливала морская вода, опаляло жаркое солнце Новой Испании. Следуя совету господина Исиды, он должен был предать огню все, что хотя бы чуточку было связано с христианством. В ней лежали листки с записанными на них для памяти именами падре и монахов монастырей, в которых они побывали, и молитвами о благополучном путешествии, изображения святых, закладки для молитвенников. Они были ему не нужны, но он не выбросил их, думая, что, возвратившись домой, позабавит жену и детей.
Самурай порвал листки и картинки и бросил в огонь. Ведь Совет старейшин может посчитать эти бумаги крамольными и придерется к ним. Края листков завернулись, они стали темно-коричневыми, пробежало крохотное пламя – и все исчезло.
