Книга Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память - Юрий Невский

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73

что ты несешь это невозможно

все это случайность

«Да, случайность. И то, что в этом фильме все падало и разбивалось. Было много дыма и грохота. Пиротехники расстарались вовсю, напустив из дым-машины густого «тумана». Все принимали авиаспирт от простуды, много авиаспирта. Началась заваруха. Отрубилось электричество, все погрузилось во тьму.

Мой отец побывал в этих горах, и они не отпустили его. Он и меня позвал сюда, за собой. Ты был передаточным механизмом, шестеренкой в часах горного времени. Тебя заморочил подземный, вот ты и не помнишь. А охранник этого ангара, старик-вохровец? Вы же и ему поднесли стаканчик спирта… Ему хватило и стаканчика. Он мирно спал в своей каморке. Потом все ушли. И совсем нетрудно оказалось расстегнуть у него кобуру, взять табельный, потертый и видавший виды наган. Затем аккуратно вернуть на место.

Это же очевидно: выстрел сделан совсем с другой точки. А пули для доказательства не было. Какая Рита? Какой фрицевский Р38? И холостые патроны… они и есть холостые… Как среди них мог оказаться «один боевой»? Рита первый раз в жизни держала пистолет, разве она могла точнехонько попасть мне в затылок? К тому же, ее отец, профсоюзный босс на этом заводе, под него и текли деньги рекой, якобы на эту киностудию, на никому не нужные фильмы. Пришлось замять все по-быстрому… О, несчастный случай! О, выстрел из «прошлого»! О, таинственные «Космонавты Гитлера»!

Ладно, возьми веревку, пошли со мной», – сказал Империа

куда мы пойдем зачем

«Но я же тебе должен помочь, мой «индийский брат». Без меня ты отсюда не выберешься. И никто отсюда не выберется. Вы все в когтях у подземного. Я тебе помогу».

мы никуда не пройдем

здесь кругом посты, охранение

да и меня хватятся тут же

«Никто тебя не хватится. И потом, здесь же туманоделательная машина, ты забыл? И поливальные шланги, из них идет дождь. И свет можно вырубить полностью. И это твое «боевое охранение» замрет, как в детской игре «море волнуется раз». Понял? Пошли».

Да и черт с ним. Видимо, ему, снайперу, предоставили такую возможность. И это кем-то запланировано. И сочтено вполне подходящим. Он так и не вырвался из тягостного, непрекращающегося сна, который нельзя прервать. А хлюпающая грязь под ногами, мокрые кусты и трава, осклизлые камни? Иногда это врывалось в сознание, словно где-то приоткрыта дверь; но она тут же хлопала от пролетающего сквозняка; все смолкало. И вновь чавкала грязь, с веток обрушивались брызги, ветер нес мимо трепет проносящихся… крыл? стрел? Клацали подковки ботинок, пот заливал глаза, режущая кромка воздуха рассекала легкие. Кто-то забрал его к себе, обнял зыбкими ладонями. Они шли, он видел впереди ссутулившуюся спину Империа, оскал его рта, когда, оборачиваясь, он поджидал и взмахом руки призывал идти следом. Продирались сквозь хваткий кустарник, скользили на глинистых проплешинах, поднимались и спускались чередой одинаковых осыпей. И выйдя на обрыв голой, источенной ветрами гряды, снайпер остановился, огляделся. Он стоял между двумя наклонными скальными плитами, сверху на них навалился обломанный ствол сосны. Прямо под ним зияла пропасть. Дождя не было, но ветер наверху ощутимее – он гнал шуршащую снежную крупу. Империа взял моток веревки, ловко завязал узел; получилась петля. Другой конец он забросил на поверженный ствол вверху, закрепил веревку.

Снайпер ощутил уходящую вверх, привязывающую его к небу артерию. Серый шуршащий поток перетекал по ней, заполнял простором, посвистом ветра, тенью проносящейся птицы… Но при этом… кто-то разглядывал его… Он чувствовал на себе чей-то ненавидящий взгляд. Его рассматривали, изучали, как под микроскопом. Пронзила лихорадочная мысль… а если в него сейчас целятся… ведут на прицеле… Но невозможно определить это ощущение. Биение горного сердца отдавалось звоном в ушах, кровь окружающей разветвленной системы троп перетекла в него. И он не был посторонним, он стал посвященным. Снег падал на его лицо. Империа зло и больно толкнул в плечо

что что мне надо делать зачем это

«Ты сейчас полетишь, только привяжись покрепче», предупредил Империа.

Надо собраться с духом, шагнуть в пустоту.

И когда он это сделал – петля уже почти захлестнулась на горле, великан дернул его вверх, так что хрустнули шейные позвонки, – в этот момент вспыхнул ослепительный свет… грянул выстрел! Горячий пульсирующий шар прокатился мимо лица. Пуля срезала нейлоновый шнур. С оборванной петлей на шее он куда-то летел, бесконечно падал…

Он видел сверху странный рисунок какого-то безумца. Черное на белом. Сожженная деревня. Дым, гарь, отвратительный тлен. Он видел, и он летел, казалось, вместе со снегом, что шел, не переставая, кружил зачарованными хлопьями…

Но над сгоревшей деревней, близко к тлеющему пепелищу, разбросанным обугленным телам, вывороченным обгоревшим балкам – снег превращался в черные слезы дождя. Они мешались с золою и кровью, пропитавшей эту, совсем недавно живую землю. Дым и гарь. Отвратительный тлен. Ветер выводил плач в стреляных латунных гильзах, рассыпанных повсюду. Остовы лачуг, скелеты деревьев, перекрещенные балки, торчащие, как мертвые руки. Проломы в каменных изгородях. Черные колеса телег, похожие на раскатившиеся шестеренки из разбитых часов. Труп лошади. Черепки посуды, перевернутые котлы, груда лохмотьев, слипшееся тряпье. Вывороченные в земной тверди воронки от взрывов. То, что было скрыто – все вывернуто наружу, выкорчевано из жизненных основ. Мертвый старик так и остался сидеть на пороге: в одном, оставшемся от разрушенной лачуги дверном проеме. Растерзанная женщина пыталась доползти до младенца. Мужчина, оскалив зубы, сжимал обломок расщепленного приклада. Собака осталась лежать, как бы продолжая прыжок… голова ее снесена выстрелом.

Снег шел не переставая, кружил…

Снайпер шел по заметаемым этим снегом забвения следам немецкого отряда.

Снег не прикрыл раны, не забелил кровь, не накинул на мертвые тела белый саван. И только тишина… мертвая тишина над этим, совсем недавно живым человеческим селеньем расходилась кругами из средоточия ужаса, сливаясь с суровым молчанием застывших горных исполинов.

Затем тишина обрывалась.

Где-то впереди, он знал это, шел бой. Ухало горное эхо, стелился дым, пули выбивали злые каменные осколки. Свинцовый ураган закручивался в ущелье. Летели гранаты и пули, рушились камнепады, лились потоки крови, тропы прорастали в войну, и нависала черная мгла.

Каменные плоскости делили все видимое пространство на множество обманчивых, исчезающих, меняющихся и сбрасывающих прежнюю кожу картин. Эта модель горного мира, где шел бой, закручивалась в воронку, была втянута в другую сферу, и там шел бой. Все бесконечно множилось, бой не мог кончиться никогда. Не продохнуть от пороховой гари, ствол всегда раскален от выстрелов, осколки вечно секут лицо. В этих закручивающихся воронках, начинающихся от фантастического прицела его винтовки, к которому он припал, – возникали новые скальные образы, разновеликие каменные сюжеты, взаимоотношения масштабов, хитросплетения иззубренных трещин. Сверлящий визг пуль резал слух, железная плеть автоматных очередей хлобыстала справа и слева, ружейный лай сливался в предсмертный вой огрызающегося зверя. Эхо выводило свою партитуру из немыслимой какофонии; и разрывало нотные листы; и мешало снежные обрывки с белыми лохмами дыма, сверкающими осколками льда, крошевом камней.

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73