Томас Фостер смотрел на него с интересом.
— Это неожиданно, — сказал он. — Не хочешь ли ты сказать, будто мятежники в какой-то степени правы?
Герейнт на секунду задумался.
— Полагаю, нельзя назвать правым делом беззаконие и разрушение общественной собственности, — сказал он. — Но должен признать, я в чем-то симпатизирую Ребекке и его сторонникам. У них, видимо, не было другого выбора. Слишком долго им приходилось общаться с глухими людьми. Не уверен, что ты об этом знаешь, Томас, но свои первые двенадцать лет, до того как дедушка убедился, что я его законный наследник, я прожил здесь среди беднейших бедняков. Это было давно, но я до сих пор помню, каково быть бедным и беззащитным. Если бы дедушка так никогда и не убедился в законности моего рождения, я бы, наверное, сам примкнул к мятежникам. — Герейнт улыбнулся. — Я всегда верховодил, так что скорее всего сам бы стал Ребеккой.
Томас Фостер присвистнул и устроился в кресле поудобнее, отбросив церемонии.
— Расскажи поподробнее, — попросил он. — Интереснейшая история, из которой получится отличная статья для «Тайме». Пэр Англии, который симпатизирует мятежникам, оттого что провел детство среди них. Прошу тебя, расскажи мне все, что знаешь, и все, что чувствуешь.
Герейнт рассмеялся.
— Если у тебя есть свободный час или два, — сказал он. — Но для начала не хочешь ли еще выпить?
Спустя какое-то время Герейнт сидел за столом и писал письмо мистеру Томасу Кемпбеллу Фостеру от имени Ребекки, приглашая журналиста на встречу с ней, ее «дочерьми» и детьми через два дня.
Герейнт решил, что не рискует, заранее раскрыв время и место встречи. Фостер был человек порядочный, к тому же профессионал, готовый на все ради захватывающей истории. Такой не выдаст. Наоборот, он будет скрывать источник информации. Герейнт вспомнил, что Фостер как-то провел несколько дней в тюрьме Ньюгейт за то, что отказался поделиться откровениями осужденного убийцы.
На холмах даже большая толпа может собраться незаметно. Если они выберут место подальше от дороги или заставы, то их не обнаружит ни один констебль. Фостер получит все сведения, какие ему нужны, на такой встрече — от Ребекки, «дочерей», любого мужчины в толпе, кто захочет поделиться своими горестями. Герейнт усмехнулся. Или любой женщины. Он не мог представить, чтобы Марджед смолчала.
Возможно, после беседы они совершат поход к заставе и разрушат ее. Возможно, Фостер пойдет вместе с ними, если захочет увидеть все собственными глазами и потом поместить в газете отчет о том, что в действительности произошло.
Во время беседы у камина Фостер рассказал ему, будто в Лондоне поговаривают об учреждении специальной комиссии, которая должна будет приехать в Уэльс, чтобы опросить как можно больше людей и выяснить, в чем же истинная причина всех жалоб и беспорядков. Если Фостеру удастся собрать интересный материал для публикации в самой читаемой лондонской газете, тогда, вероятно, появится больше шансов привлечь внимание общественности к проблеме.
«Остается только надеяться на это, — подумал Герейнт, — ставя под письмом размашистую подпись. Надеяться и продолжать свое дело, хотя с каждым днем оно становилось все опаснее».
Сирис с матерью были на кухне, когда появился Алед. Бледный как тень. Не успели он и Сирис обменяться хотя бы словом, как в дом вошел Ниниан Вильямс. Вид у него был грозный.
— Ну, Алед Рослин, — сказал он, — вчера моя дочь была обручена с Мэтью Харли. Сегодня я хочу услышать, что она твоя невеста, иначе выйдем отсюда и я поговорю с тобой по-другому, при помощи кулаков.
— Хорошо, Ниниан, — ответил Алед, не сводя глаз с Сирис. Она, потупившись, мешала суп в котле, подвешенном над огнем. — Но чтобы сделать такое объявление, нужны двое. Можно нам с глазу на глаз поговорить с Сирис?
— Вчера вечером наша дочь солгала нам, — сказал Ниниан. — А потом она опозорила нас, себя, свою церковь, войдя в блуд с тобой, будучи невестой другого мужчины. Я не уверен, что такое поведение можно простить. Придется поговорить с преподобным Ллуидом. Брак между людьми, совершившими блуд, это уже шаг в правильную сторону. В данном случае согласие моей дочери вовсе не нужно.
Его дорогая, нежная Сирис. Видимо, после тяжкого испытания, что выпало ей утром, она во всем призналась своим родителям. И Ниниан теперь повел себя так, как повел бы любой отец на его месте. Он, наверное, испугался до смерти, когда его дочь поволокли в Тегфан.
— Ниниан, — миссис Вильямс закрыла лицо фартуком, — как ты жесток с собственной дочерью. Если бы не твои ноги, ты бы сам пошел за Ребеккой.
— Я вовсе не против походов с Ребеккой, — сказал он. — Я против лжи и блуда.
— Сирис, — обратился к ней Алед, — давай выйдем и поговорим об этом, хорошо?
Рука, мешавшая в котле, замерла, но глаз Сирис не подняла.
— Ладно, — сказала она, отложила в сторону ложку, вытерла руки о фартук и направилась к двери.
Алед последовал за ней.
— Далеко не уходите, чтобы вас было видно, — велел Ниниан.
Алед кивнул.
Сирис прошла по двору и остановилась у калитки. Она не открыла ее, а повернулась, прислонилась к ней спиной и только тогда посмотрела ему в глаза.
— Алед, — произнесла она, — я не кривила душой, когда сказала, что сегодня мне не будет стыдно. Мне следовало бы устыдиться, но этого не произошло. И ты ничего мне не должен. Я сделала это по доброй воле.
— Любимая, — сказал он, подходя к ней, хотя чувствовал спиной испепеляющий взгляд ее отца, — Герейнт рассказал мне, что ты держалась очень храбро. Я горжусь тобой.
— Герейнт? — Сирис нахмурилась.
— Он был моим другом, — сказал кузнец. — Он все еще мой друг.
— И твой враг, — печально добавила она. — Мы живем в нелегкое время.
— Они с тобой дурно обращались? — спросил он. — Жаль, меня не было рядом, чтобы помочь тебе.
— Констебли были грубоваты, — сказала она, — хотя, мне кажется, они не пытались причинить мне боль. Граф остановил сэра Гектора Уэбба, когда тот собирался ударить меня. Я не верю, что граф плохой человек, Алед. Мне кажется, он в чем-то тоже жертва обстоятельств, как и мы.
— Харли солгал, чтобы освободить тебя, — сказал кузнец. Это был не вопрос. Он сказал то, о чем не хотел знать, о чем боялся услышать из ее уст, несмотря на те слова, с которых она начала их разговор.
— Да. — Взгляд ее стал совсем печальным. — Вчера мы с ним предали друг друга, Алед, и, конечно, наша помолвка расторгнута. Но наверное, он все-таки еще немного думает обо мне, раз поступил так сегодня утром. Я не могу ненавидеть его. Но я не люблю его и никогда не любила. Просто… мне хотелось замуж, и я подумала, что с ним у меня что-нибудь получится. Это было глупо.
— Значит, мы поженимся, любимая? — спросил он. Сердце его забилось быстрее, дыхание участилось. — Твой отец требует этого, да и преподобный Ллуид тоже потребует, когда узнает. И в самом деле, так будет правильнее всего после вчерашнего. Если скажешь, если так тебе будет спокойнее, я перестану ходить в походы с Ребеккой. Ну так что, мне можно поговорить с преподобным Ллуидом и назначить день свадьбы?
