Однажды, находясь в особенно подавленном настроении, я разыскала пузырек с ротиналом и проглотила одну пилюлю вместе со стаканчиком водки. Затем я заползла назад в постель, укрылась с головой и погрузилась в мысли о смерти как об избавлении.
Последующие девятнадцать часов прошли в коматозном состоянии.
Открыв наконец глаза, я обнаружила, что не могу сфокусировать взгляд. Окружающее словно подернулось туманом, и несколько томительных минут я была уверена, что никогда уже не буду видеть как прежде. А когда это прошло, ужас удесятерился при виде пропитанного мочой матраца — очевидно, лежа в отключке, я себя совершенно не контролировала. На автоответчике не было ни единой записи. Никто больше не интересовался, что со мной и как. Умри я, один Бог знает, кто обнаружил бы тело и в каком состоянии.
Шатаясь, я прошла к окну, раздвинула жалюзи и подняла лицо к полоске синего неба над колодцем из стен. Солнечный зимний день был в разгаре. Вскоре меня стало трясти как в лихорадке. Я оделась, согрела чай и села с чашкой на диван в гостиной, набросив на плечи еще и теплое одеяло. На журнальном столике лежала биография Марии Антуанетты, которую я недавно взялась перечитывать. Бездумно листая страницы, я наткнулась на стихотворение — памфлет с листовок оппозиции времен процесса над кардиналом Роанским. В глаза мне бросилось его начало:
Блудница, как посмела ты
Монаршее присвоить имя
И роль мою так дерзостно играть?
Я закрыла книгу и несколько раз мысленно повторила эти строки, заново осмысливая их, применяя к собственной ситуации. Почему я должна покорно принимать удары судьбы? Почему должна пополнять собой ряды жалких обломков жизни большого города, что умирают в полном одиночестве и разлагаются до тех пор, пока запах не начнет беспокоить соседей и кто-то наконец не вызовет полицию? Разве это достойный конец для Джо Слейтер?
Нью-Йорк — все равно что королевский двор, а при дворе взлеты и падения — дело привычное. Плох тот придворный, что безропотно сходит со сцены, уступая место более дерзкому. Вот и я не сойду! То, что у меня отнято, не просто свалилось мне в руки, о нет. Оно заработано упорным трудом. Ради него я вступила не в одну битву — и вышла победителем. Мир не рухнул от того, что явился узурпатор, просто настало время препоясать чресла, снять со стены меч и вернуть принадлежащее мне по праву. И я это сделаю! Я обращу Монику в бегство. Я сброшу ее с трона, где она так удобно расположилась.
Так, холодным февральским днем, зябко кутаясь в одеяло на дешевом диване жалкой комнатушки, я поклялась, что отомщу — чего бы это ни стоило и как бы долго ни пришлось выжидать.
Глава 27
Те несколько месяцев, что миновали со дня клятвы, я прожила в состоянии некоторого душевного подъема, ради одной-единственной цели: низложить захватчицу и попутно вернуть присвоенное достояние. Памятуя о том, что цель оправдывает средства, я была готова на самые радикальные меры, хотя и не представляла, какие именно. Так писатель или художник вынашивает идею великого произведения, еще не зная, в каких словах или красках его воплотит. Мысль моя лихорадочно работала в поисках беспроигрышного варианта, и потому все, что попадало в поле зрения или касалось слуха, оседало в памяти до той поры, когда сможет пригодиться в борьбе против Моники.
Я жила ожиданием минуты, когда великая идея обрушится на меня, как Ньютоново яблоко, но дни шли, ничего не происходило, и я начала понимать, что осуществима лишь часть моей грандиозной задачи, а именно устранение Моники. Стоит ли ради этого ставить на карту все? Что я получу, кроме удовлетворения? Возможно, хватит и его.
Между тем приходилось как-то существовать: ежедневно спешить на ненавистную работу, а вечерами торчать одной в нищенской квартирке. По-настоящему я жила лишь тогда, когда плела заговор против Моники.
Прошел год. За это время я подала официальное уведомление о банкротстве. В январе, заглянув на пресловутую шестую страницу, я обнаружила такой вот шедевр пера:
«Моника де Пасси, самая общительная и коммуникабельная графиня в мире, и Натаниель П. Натаниель, эсквайр, самый занимательный и популярный холостяк в городе, вчера вечером объявили о своей помолвке. Это случилось на сенсационном приеме, который был задан для этой пары Нейлом и Агатой Дент. Весь Нью-Йорк собрался для того, чтобы поднять бокалы в честь этого радостного события. Венчание назначено на сентябрь и состоится в Саутгемптоне, в великолепном особняке…» и так далее.
Новость почти не тронула меня, невзирая на то что заметку я прочла под люминесцентными лампами оптового рынка, где все еще работала. Казалось странным, что эти двое так долго собирались, и мне пришло в голову, что Моника, быть может, пыталась пойти на попятную. Интересно, думала я, что у них на первом месте: страсть или зло — и что чем подогревается? Меня давно уже не интересовало, кого из них осенила идея подставить Люциуса и кто сделал первый шаг. Если эти двое когда-то шли по жизни разными путями, то теперь они были вместе.
Наступил март. Однажды, необычайно теплым для этого месяца вечером, я шла с работы домой по Пятой авеню (я предпочитала этот маршрут всем прочим потому, что здесь можно было вволю поглазеть на витрины, пусть даже цены казались теперь заоблачными). Проходя мимо отеля «Сент-Реджис», я решила зайти и выпить чего-нибудь стоящего в баре, хранившем столько воспоминаний о прежних днях. Хотя мне нельзя было транжирить деньги, я махнула рукой на благоразумие.
Бар «Кинг Коул» был невелик, но внушителен. Я поймала косой взгляд метрдотеля ресторана «Леспинас», что находился дверь в дверь с баром. Этот взгляд говорил, что мне здесь не место. Я только крепче прижала локтем дешевую сумку, подделку под «Шанель». «Когда что-то собой представляешь, аксессуары не важны». Метрдотель, конечно, был другого мнения — ну и черт с ним! Если тянет доказывать прислуге, что вы настоящая леди, то ничего стоящего в вас нет.
Итак, я проследовала к стойке, заняла табурет в самом дальнем углу (подальше от остальных посетителей), заказала двойную порцию водки со льдом и расслабилась, скользя взглядом по красочной фреске Максфильда Париша, тянувшейся вдоль всей противоположной стены. На фреске был запечатлен Кинг Коул со своими тремя скрипачами. Развеселый старый толстяк немного напоминал негодяя Люциуса. Это некстати повернуло мои мысли к жестоким превратностям судьбы, из-за которых я вынуждена в пятьдесят лет (бесперспективный возраст!) в одиночку восседать в баре с «хаш паппиз» на усталых ногах.
Я старалась не слишком налегать на водку — пропустив ее залпом, пришлось бы выложить еще десять долларов или покинуть бар. Освежив в памяти фреску, я принялась разглядывать публику и обнаружила перемены. В мое время «Кинг Коул» служил местом встреч и знакомств для состоятельной молодежи, теперь, похоже, сюда приходили заключать сделки — в основном мужчины, но не только.
Внезапно я увидела за дверью бара Монику и от неожиданности чуть не слетела с табурета. Я опустила голову пониже, чтобы не быть замеченной. Секундой позже я решила, что обозналась, но не сразу осмелилась бросить взгляд в сторону двери.
