— Почему же вы это сделали, господин Людевиг? — спросил он. — Ну, допустим, сначала это была месть. Вы все подстроили так, чтобы превратить впечатлительную неудачливую бабу в свой покорный инструмент. Но теперь ваша игра закончена, и вы это понимаете. Даже если вы убьете нас, все равно вам конец… А ее вы уже… того?… Вы убили Крис? Сделали ей больно? Тогда вина за это лежит и на мне, понятно? Мои ребята торопили меня, а я не хотел… Значит, вы сидели тут, в темноте? Не желаете ли выйти на свет Божий? Не побеседовать ли нам с вами при свете? Что хорошего во мраке?
Он больше не пытался определить, откуда доносился голос Людевига. Пространство растворилось.
— Совершенно верно, господин комиссар. Все пошло наперекосяк. Я понял это. Раньше я ошибочно полагал, что меня послушаются, когда будет заколот третий жертвенный козлище… Но у Кил-ле-Килле поехала крыша от собственного величия.
Между прочим, она собиралась убить и меня! Представляете? Она — меня! Я только защищался.
— Она уважала тебя! — взревел Тойер. — Принимала тебя всерьез. Верила тебе. Внушала себе то, что внушал ей ты, но ты ошибся даже тут и не предвидел последствий. Ты хотел создать послушное орудие, простое в обращении, и оперировать им из своего кресла… Этакого киллера с дистанционным управлением.
— Преображение. Человек всегда изменяется в процессе работы…
— А теперь твоим орудием стал я! — с безмерным гневом заорал гаупткомиссар. — Что ж, все правильно. Логичное завершение цепочки преступлений. Финальная резня среди черного мрака! Хотя на деле все гораздо глупее. Дешевый Диснейленд для воробьев, а вовсе не великая битва богов в духе древних египтян. Мы всего лишь горстка полицейских из Курпфальца, а ты жопа с ушами! И не надейся, что тебе поможет твое инвалидное кресло.
— Замолчите!
Теперь голос раздавался опять где-то неподалеку и все приближался.
— Ну, тогда прикончи меня. Все равно ты останешься рогатым ослом, каким и был. Разозлившись, ты не добавил себе достоинства. Все это чушь — кельты, египтяне, греческие цитаты, великая латынь. Ты все равно не мужик и никогда им не был.
Внезапно пронзительный до боли в глазах свет залил темный бар. Напротив себя Тойер увидел Людевига с болезненной гримасой на лице. Ножки барного табурета, опрокинутого комиссаром, заклинили колеса инвалидного кресла. Жрец тьмы застрял и не мог сдвинуться с места; прибор ночного видения валялся тут же на полу. Так что штудиенрат и сам в конце разговора лишился возможности видеть, и тогда вся эта тьма перестала его забавлять. На коленях у инвалида лежал огромный кухонный нож — похоже, дорогой, от дизайнера.
Гаупткомиссар огляделся вокруг. Помещение было голым и грязным; почти половину его занимала длинная барная стойка в форме подковы. На самом ее краю безжизненно повисла женщина. Под ней уже натекла лужа крови. Лейдиг стоял рядом.
— Она еще жива, — негромко сообщил он. Озадаченный Эрвин застыл возле выключателя.
— Слава Богу, я наконец-то отыскал, где зажигается свет. Так он горит сейчас или нет?
На объяснения с гессенскими коллегами ушло время. Наконец все было позади.
Тяжело раненную Кильманн отвезли в Бенсгейм; врач из отделения неотложной помощи пообещал, что она будет жить. Людевиг сидел в инвалидном кресле, готовый к перевозке. На лбу Тойера красовался белый пластырь.
— Значит, так, Эрвин, — умиротворенно сказал он. — Сейчас тут немного поработают криминалисты, а потом свет можно будет снова выключить.
Мертвые глаза слепца вращались как колеса брички.
— Я и не знал, что тут собирались творить зло. Мне она сказала, что особенная атмосфера моего бара нужна ей для серьезного разговора.
Хафнер глядел на него без всякого сочувствия.
— Этот детский сад во мраке я не стал бы называть баром. — Брезгливо щурясь, он принялся разглядывать этикетки на напитках. — Грушевый сок, персиковый, яблочный. Ага, хлебный… ну, этот еще ничего, хмельной…
— Что я могу поделать… — Эрвин засуетился, нащупывая тряпку, чтобы вытереть липкую лужу на стойке. — Я бы с радостью наливал тут спиртное, скажем, хорошее пиво и все такое. Но эти чокнутые ничего не хотят, кроме соков.
Лейдиг заглянул под стойку и вытащил оттуда грязные картонки.
— Что это такое? Просроченные упаковки от капучино из «Альди»? Вы что, хотите отравить своих посетителей?
— Я слепой и не могу прочесть, когда истекает срок реализации, — нагло огрызнулся бармен. — Теперь я получу замечание? — Последняя фраза прозвучала уже более цивильно.
Бар «Невидимка» выглядел грязным и убогим. Котельная в подвале и то бывает чище. Предмет, недавно так напугавший Лейдига, оказался струнами от рояля. Какой-то адепт, утомленный мировой мудростью, прикрепил их к стене: может, сам Эрвин? На этой жалкой декорации висели жирные хлопья пыли.
— Здесь вообще когда-нибудь убирают? — устало поинтересовался гаупткомиссар.
— Кажется, да. Для этого тут и электричество провели. — Эрвин настороженно наклонил голову. — У вас есть претензии?
Штерн печально смотрел на грязный каменный пол: масляные пятна, раздавленная жвачка, два сравнительно свежих окурка «Ревала» — Хафнер уже успел отыскать у входа свою зажигалку. Повсюду валялся мусор, но идентификации поддавались лишь позеленевшие куски кекса.
— Нет, тут вообще никто не убирает, — сказал он. — Но ведь за собой слепые умеют ухаживать?
— Я вообще не вижу в этом необходимости… — возмущенно возразил Эрвин. Хафнер глупо и бестактно заржал, но Эрвин не обратил внимания на его оскорбительный смех и несколько раз мазнул по прилавку грязной тряпкой. — Я хозяин этого бара. Я заправляю тут делами. Не мое дело — махать веником.
— Итак, отвечаю на ваш вопрос… — Тойер брезгливо поморщился. — Если обойдется без летального исхода, то я не уверен, грозит ли вам обвинение в соучастии. Но обо всем безобразии, которое тут творится, мы сообщим в службу надзора за экономической деятельностью. А может, и не станем. Те, кто сюда приходит, сами виноваты. — Полицейские ушли.
Пока они устало брели через парк, по-прежнему залитый ласковым солнечным светом, Тойер размышлял над терзавшим его противоречием. Еще ему хотелось пива.
— Если он ухитрился ударить Кильманн ножом, значит, он мог бы и без нее осуществить свою месть…
— Вероятно, он считал себя слабее, чем был на самом деле. И только потом, когда начал действовать, обрел уверенность в своих силах… — Лейдиг пожал плечами. — Дерьмо все это, с начала до конца дерьмо. — На сей раз крепкое словцо далось ему без труда.
Шеф группы продолжал ломать голову над неразрешенными противоречиями. Еще далеко не все было ему ясно, но он не сомневался в своей правоте. В этот момент они как раз проходили мимо импровизированного лагеря своих гессенских коллег. Людевига еще не увезли, он сидел в зарешеченном микроавтобусе; один из полицейских достал из кармана ключ зажигания.
