как почетный караул, поставленный в знак уважения. А если бы ваш корабль вошел в гавань, ему пришлось бы стоять вместе с простыми торговыми судами. Это было бы унизительно для флага Российской империи, — с изысканной вежливостью отвечали переводчики.
— Почему же нам, точно пленным, не позволяют даже сойти на берег? — спрашивал Резанов.
— Губернатор очень огорчен, что не может самовольно отступить от закона, запрещающего впускать в Японию иностранцев. Он послал курьера в Иедо, чтобы получить указания, как должен поступить, — говорили переводчики, приятно улыбаясь.
Прошло две недели с тех пор, как «Надежде» пришлось стать на якорь у острова Папенберг.
Резанов решительно заявил, что длительное непрерывное пребывание на корабле начинает вредно отражаться на его здоровье. Губернатор ответил через переводчика, что из уважения к российскому посланнику решается отвести на берегу место для его прогулок.
На другой день с корабля увидали, как на берегу расчищают небольшую площадку и огораживают ее высоким забором из бамбука. Потом несколько десятков плотников и столяров начали строить и отделывать на ней какой-то маленький домик. К немалому удивлению русских моряков, он был совершенно закончен в два-три дня.
На корабль явился обер-баниос и в почтительных выражениях сообщил, что приготовлено не только место для прогулок, но и домик, где посланник может укрыться от дождя или отдохнуть, если устанет. А когда шлюпка, в которой Резанов с несколькими офицерами направился к берегу, отошла от корабля, пятнадцать сторожевых судов снялись с якоря и пошли следом за нею.
Место для прогулок оказалось лишь в два раза длиннее палубы корабля, а высокая ограда придавала этой площадке сходство с тюремным двориком. Японки и японцы толпились у ограды, стараясь взглянуть на русских. Домик для отдыха был сделан аккуратно и искусно: стены были гладко отполированы, а одна из них раздвигалась, служа, по японскому обычаю, не только дверью, но и окном, потому что состояла из рамы, оклеенной тонкой, но крепкой прозрачной бумагой. Она хорошо пропускала свет, заменяя стекло, которого не употребляли японцы. На полу лежала золотистая циновка из рисовой соломы, такая светлая и чистая, что посланник и его спутники в недоумении остановились на пороге: ходить по ней в сапогах было невозможно, а снимать обувь, как это делали японцы, входя в свои дома, было непривычно. Небольшое возвышение, сделанное наподобие низенького дивана, устланное новыми циновками и застланное красным китайским войлоком, составляло всю меблировку комнатки.
Гулять на маленьком, лишенном зелени дворике за высокой оградой было скучно и неприятно. Резанов вскоре отказался от этих прогулок. Но капитан Крузенштерн получил разрешение использовать это место для починки корабельных шлюпок, пострадавших во время тайфуна, и для других корабельных работ. Японцы доставили листы меди, которые потребовались для ремонта, и другие материалы. Но когда капитан пожелал узнать, сколько это стоит, японцы так же уклонились от ответа, как и тогда, когда русские хотели заплатить за провизию, которую получали для команды.
— Держат нас, как пленников, а показывают видимость гостеприимства, — с недоумением говорили русские моряки.
Наступил ноябрь. Стало прохладно, и все чаще шли дожди. Дули сильные ветры. В каютах чувствовалась сырость. Посланник начал испытывать приступы ревматизма. А ответа из столицы все еще не было. Когда русские выражали нетерпение, им отвечали, что до Иедо далеко, но осталось уже недолго ждать.
Наконец один из переводчиков сказал, что промедление происходит по уважительной причине: вопрос о приеме посольства обсуждается в императорском совете, члены которого живут в разных местах страны и не могут быстро собраться в Иедо.
Резанов стал настойчиво требовать, чтобы ему и его спутникам отвели удобное и просторное помещение в Нагасаки.
В начале декабря губернатор передал через баниосов, что, заботясь о здоровье посланника и желая выразить ему уважение, решается дать приказание приготовить для него и его свиты дом в Нагасаки.
— Мы хорошо понимали, что губернатор просто успел получить на это разрешение из столицы, но не стали выражать сомнение в правдивости его слов, — говорили потом спутники посланника.
Резанов решил взять с собой, кроме прикомандированных к посольству офицеров, Шемелина, потому что он мог быть полезен, когда начнутся переговоры о торговле, и Лангсдорфа, который был не только натуралистом, но и врачом. Посланник заявил вместе с тем, что возьмет с корабля и подарки, предназначенные для японского императора, и просит приготовить для них надежное помещение. Четверо привезенных из России японцев, все еще остававшихся на корабле, тоже должны были быть свезены на берег.
Через несколько дней был устроен торжественный переезд. Для посланника и его свиты подали великолепное судно принца Физена. Оно было покрыто черным лаком и богато убрано разноцветным шелком, а на стенках кают сделаны украшения из бронзы и золота. Гребцы были одеты в одинаковые кимоно из лиловатого с белым шелка. Играла музыка, и множество лодок сопровождало посланника. На маленьком судне, присланном для того, чтобы перевезти подарки, даже сходни были покрыты циновками и красным войлоком.
— И бездушные вещи, предназначенные для императора, делаются священными для японцев. Дары заключены в ящики топорной работы, завязанные в рогожи, изорвавшиеся и загрязнившиеся в пути, а японцы обращаются с ними благоговейно, — говорил с удивлением Шемелин.
Когда судно, на котором плыл посланник, причалило к берегу, выяснилось, что дом, предназначенный для посольства, находится не в Нагасаки, а в пригородном местечке Мегасаки.
— Японцы опять вежливо солгали, — сказал Резанов.
Дом оказался достаточно обширен и хорошо обставлен. Дорогие ширмы, художественно вышитые шелком, стояли в комнатах, тонкие белые циновки покрывали полы, а заранее перевезенная с корабля мебель расставлена в величайшем порядке.
Для привезенных из России японцев было устроено особое помещение, у дверей которого поставлена стража. Караульные не допускали к ним никого.
Дом посланника стоял у самого моря. Со всех сторон возвышалась ограда из бамбука, а ворота запирались на замок и охранялись японскими солдатами. Только небо да вершина горы вдалеке были видны из-за изгороди. Гулять можно было только по двору: выход за ограду запрещался. Капитан Крузенштерн и другие морские офицеры, оставшиеся на корабле, могли посещать посланника, но не иначе, как заранее известив японцев, которые посылали каждый раз несколько сторожевых судов сопровождать шлюпку.
— Это наше жилье — не что иное, как почетная тюрьма, — говорили в доме посланника.
Губернатор продолжал любезно осведомляться
