нам красноармейцы разойтись. А мы собрались думать, что нам делать, как спастись от разорения.
Мы все по закону сполна отвезли на станцию. А они опять приехали. Велели со сходов уйти. Мы их честно стали просить оставить нас. Обед сготовили, все несем, угощаем, что хотят берут, даем без денег, не жалуемся. А они пообедали и начали нас всячески задирать. Одного красноармейца поколотили. Они нас пулеметом, огнем. Убитые повалились… И вот пошли мужики потом. Шли шесть волостей стеной, на протяжении 25 верст со всех сторон, с плачем, воем жен, матерей, с причитаниями, с вилами, железными лопатами, топорами. Шли на Совет.
Эти получаемые ею письма воскрешали в памяти Луженовского и бесчинства казаков в Тамбовской губернии тогда, двенадцать лет назад. За что же она боролась, за что полжизни провела на каторге? И в ноябре восемнадцатого Мария Спиридонова обвиняет Ленина и все руководство партии большевиков: «Этой крови вам не смыть, не очиститься от нее даже во имя самых «высоких» лозунгов». Может быть, написав эти строки, она и вспомнила: как-то раз, примерно год назад, перед разгоном Учредительного собрания, Ленин, в ответ на ее упрек в аморальности, высоко поднял брови: «Мораль? Морали в политике нет, а есть только целесообразность».
Уничтожать, обсекать на голод целые деревни было целесообразно, а открыто репрессировать знаменитую Спиридонову — нет. Слишком большой резонанс имела бы казнь или длительное содержание под стражей столь прославленной революционерки.
Ровно через два дня после вынесения приговора В ЦИК на заседании Президиума 29 ноября 1918 года постановил применить амнистию к М. А. Спиридоновой и освободить ее из заключения.
А еще через некоторое время — прошло меньше месяца — Ленин предложил Председателю ВЦИК Свердлову «принять к сведению, что Спиридонова ведет партийную пропаганду».
А она и не собиралась держать свои взгляды в тайне. После амнистии она продолжала активно выступать на митингах и выступала с успехом. По крайней мере, слушали ее лучше и внимательнее, чем некоторых большевистских ораторов.
На одном из митингов в качестве оппонентов встретились Мария Спиридонова и будущий организатор Института красной профессуры Николай Бухарин.
Немного позже Бухарин, выступая свидетелем по делу Спиридоновой, скажет: «Все речи Спиридоновой поражали своей логической несообразностью, (были сплошным истерическим криком и свидетельствовали о ее полной неуравновешенности». А Спиридонова, в свою очередь, так напишет о Бухарине: «Не имея силы и таланта и, главное, внутренней правоты для ответа, он ничего более не нашел, как использование грязнейших личных инсинуаций, до которых в свое время не унижалась другая правительственная партия (правых эсеров), пока она с честью не передала свое защитное знамя в руки другого правительства, большевистского. И как «неуравновешен» и «болезненно истеричен» был редактор «Правды» Бухарин на том моем митинге. Как он разжигал страсти. Искаженное страшное лицо, красные, совершенно выкаченные глаза, сжатые кулаки, рубящие воздух, дикий визжащий голос».
Однако тот же Бухарин признавал, что никогда не сомневался в «субъективной честности» Марии Александровны. Даже Ленин, скупой на хорошие слова о своих противниках (даже если эти слова и справедливы), о Спиридоновой говорил, что она «человек, в искренности которого ни я, ни кто другой не сомневается». Так, возможно, эта безусловная честность и искренность, несомненно, сквозившие в каждом слове речи Спиридоновой, и действовали на аудиторию сильнее и мощнее, чем могли бы подействовать самые безупречно логически выверенные аргументы. Живое и сильное чувство всегда вызовет ответную реакцию…
Результатом успешных выступлений стал новый арест. 10 февраля 1919 года Спиридонову поместили в особую тюрьму — в Кремль.
Арест Спиридоновой совпал с принятием ВЦИК «Положения о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию», в котором вся земля объявлялась государственной собственностью и передавалась в непосредственное заведование народных комиссаров. По этому положению все виды единоличного землепользования признавались отживающими, а крупные совхозы и колхозы провозглашались наиболее перспективной (по сути говоря, единственно возможной) формой ведения хозяйства. Это постановление противоречило декрету о земле. Лозунг «Земля — крестьянам» при власти большевиков оказался фикцией. А ведь именно за него, за этот лозунг, по сути, и боролась Мария Спиридонова и за это снискала такую популярность среди крестьян.
Теперь ее снова ждал суд— уже третий по счету суд в ее жизни.
КРУГОМ ОДНИ ВРАГИ
Из письма Марии Спиридоновой Н. И. Ривкину:
…Если бы Вы знали, если бы Вы поняли только, какое преступление делают сейчас большевики, душа нас. Они убивают и держат в тюрьме единственную революционную и честную силу, авторитетную в глазах народа. Из партийной ревности, из партийного самолюбия, не умея справиться с горем и нуждой сами, они и другим не дают и лучше нанимают нечестных преступных людей, чем дают нам жить и работать на пользу, счастье и свободу нашего народа. Никогда я так не хотела быть свободной, как сейчас, никогда. Большевики, как слепые, гонят всю Россию в одну яму, откуда мы не выберемся.
Из письма Марии Спиридоновой в ЦК левых эсеров:
…У меня есть предчувствие, что большевики готовят какую-то особенную гадость. Убить меня — неловко, закатать намного — тоже стыдно, посадить в заразные бараки, вроде Бутырки и Таганки, — это значит тоже в неделю убить меня, и тогда из-за деклараций социалистического правительства вдруг явно для всех в огромную дыру выглянет нагло оскаленная рожа без маски Шейдемана — Клемансо — Ллойда. Кое-какие отрывки сведений, имеющихся у меня из сфер, заставляют меня предполагать что-нибудь особо иезуитское. Объявят, как Чаадаева, сумасшедшей, посадят в психиатрическую лечебницу и т. д., — вообще что-нибудь в этом роде.
Им нужно ударить морально, и они это изобретут. Или же, что невероятнее, устроят «случайный» выстрел, как в Жеблеенка летом здесь, в Кремле. Изобретательность и предприимчивость их проверены. Характерно, что с усиливающейся паникой в их кругах, с увеличением тирапомании, подозрительности и трусости, они морально падают все глубже и для спасения и подкрепления себя идут на все, что угодно, только не па настоящие средства, не на предпочтение настоящих путей спасения правительства, мыслящего себя революционным и социалистическим.
Помните, в 1858 году в Париже правительство буржуазии
