дал ей поиграть сломанным восковым гусем, взял незаметно ножницы и отрезал предмет восторга жены – детский локон. Другой оставил, пусть подрастет еще. Может быть, и цвет переменится, какой-нибудь новый оттенок появится.
Вернувшись из очереди, жена увидела совершённое и почувствовала отвращение к мужу.
– Нельзя же быть таким бесстыжим! – закричала она и заплакала. – Если ты не хочешь, чтобы я ушла с ней, не смей к ней прикасаться и пальцем, стриги волосы и ногти у своих знакомых, а моей дочери я тебе не отдам.
– Брось его! – говорила подруга. – Это не человек, а какой-то крокодил.
Но Клавдии жаль было его бросить, Клавдии казалось, что вот муж перестанет перебиваться случайными уроками, все пойдет по-новому. Он поступит на службу, у него появятся новые интересы, он увлечется работой, он расстанется с малосимпатичными ей собирателями спичечных коробок, тростей, свистулек, а главное – с этим постоянно шляющимся к ним покупателем ругательств.
Да, этот врач крайне несимпатичная личность, насквозь прожженный циник. Небольшого роста, пузатый, с выпученными глазами, он всюду собирает ругательства. Видно, что он своей ролью наслаждается.
– Вот какое я ругательство подцепил! – и радостно хохочет. – Да, я в свое удовольствие живу!
Клавдия задумалась.
А в это время дочь вытащила белье из нижних ящиков комода и разбросала по полу. Подошла к плите, раскрыла книгу и начала ею золу выгребать, рассыпала карандаши и всю себя разрисовала.
Всплеснула мать руками:
– Это ты что же?
Вымыла девочку и пошла с ней гулять.
Стала она гулять с дочкой по скверу.
Увидала Ираида девочку с большим голубым мишкой, берлинской игрушкой.
– Мама, мишище-то, мама, мишище-то! – стала повторять она и рваться от матери.
Ходили они за этой девочкой, обладательницей резинового зверя, около часу, все смотрели на мишку.
– Мама, лапку, мама, хоть за лапку подержать.
Женщина, девочка, надутый воздухом мишка сели на скамейку. Состоялось знакомство.
Девочка дала другой девочке подержать мишку за лапку. Матери разговорились.
Глава II
Поиски соловьиного пения
Тридцатипятилетний человек проснулся. Глаза его были закрыты. Он знал, что если только он раскроет глаза, то ему уже не удастся узнать, видел он сон в эту ночь или нет, поймать быстро исчезающее, если на него вовремя не обратить внимания, сновидение. Лежать утром с закрытыми глазами он решил еще вчера, потому что он чувствовал, что больше не может жить без своего сновидения.
Он лежал неподвижно, погруженный в себя, и силился вспомнить, но вспомнить ничего не мог.
«Между тем все люди видят сны, только не всем дано запоминать их, закреплять в ощутимых образах. Не яблоки ли я видел? – думал Локонов. – Не себя ли я видел маленьким мальчиком, ворующим яблоки?»
Локонов лежал с закрытыми глазами. Сон, виденный им, волновал его.
«Что все это значит, – думал он, – что могло вызвать это сновидение?»
Но постепенно из-под этого сна выплывал другой сон. Локонов понял, что он едет в трамвае на свидание с собой и видит, что вот там, на панели, у Публичной библиотеки стоит он, Локонов, и вот из-под этого сна вырастает еще сон…
«Где же мой прекрасный сон, где же сон моей юности!» – почти воскликнул Локонов и раскрыл глаза.
«Что ж, встанем, почитаем Артемидора, – подумал он иронически. – Нет, нет, почитаем лучше о любви. Не почитать ли “Il Corbaccio” [20], или “Азоланские беседы” Пьетро Бембо, или “Il Cortegiano” [21] Бальтазаро Кастильоне, или, может быть, “Картины супружеской любви” доктора Венетта, или, может быть, индусскую книгу “Кама-сутра”. Но не лучше ли попасть в живое высокое женское общество?»
Локонов вспомнил, что вчера его пригласила на свое рожденье одна дама, знакомая его матери.
«Надо пойти. Наверно, там будет и молодежь, – думал Локонов. – Милые лица, задушевные разговоры. Надо окунуться в молодое женское общество».
Долго Локонов приводил себя в порядок.
На улице он открыл в своей походке нечто, что его ужаснуло. Это уже не был легкий шаг юноши.
Локонов вошел в длинную комнату, всю заставленную громоздкой мебелью. Он окинул взором комнату. Бюро грушевого дерева, старинный комод, зеркальный шкаф, портрет оперного артиста с надписью.
Натоплено.
Сидят две пожилые грушевидные дамы; молоденькая, тоненькая, как хлыстик, барышня и пожилой инженер.
– Не заграничный ли у вас галстух? – после первых приветствий спросила Локонова близорукая, седая, лет пять тому назад омолодившаяся дама.
Локонов ответил, что у него галстух самый простой, не заграничный.
– Но, может быть, у вас ботинки заграничные? – спросила дама. – Подумайте, у меня в Париже остался целый сундук трофимовских туфель. У меня и сейчас есть заграничные туфли, – пояснила она, смотря на ботинки Локонова, – только я носить их не могу, пятки они до крови стирают. Как вы думаете, – обратилась она к другой пожилой даме, – что, если дать кому-нибудь их разносить, я думаю, тогда им и сносу не будет, лет пять можно будет носить? Ах, какая у вас сумочка, – повернулась она к молоденькой девушке, – наверно, заграничная, – и, не слушая ответа, продолжала: – У меня есть дивный бювар, зеленый сафьян. Не знаю, кому заказать. Работают все теперь так грубо, только кожу испортят, да и замков изящных нет, а сумочка из него вышла бы модная. И вот, на днях, – обратилась она к пожилому инженеру, – была я на Николаевском вокзале. Мне страшно захотелось пить. Как они едят, как они едят, – прервала она себя, – каждую косточку обсасывают, а от компота косточки плюют прямо на стол. А я, знаете, к этому не привыкла. У меня была дивная сервировка. Вообразите, весь стол усыпан гвоздиками, резедой, розами! Бедные, бедные цветы, они вянут! На эти цветы ставились приборы, тарелки, закуски, вина.
Локонов чувствовал себя не совсем хорошо в этом обществе.
«Душа общества» продолжала:
– Еду я в трамвае, и вдруг незнакомый господин мне говорит:
«Гражданка, у вас на шляпе плевок!»
«Как мог попасть на мою шляпу плевок?» – подумала я. Но все же я сняла шляпу. И что ж вы думаете, действительно, плевок. Пришлось вытереть носовым платком. Стала я делать разные предположения, как мог попасть на шляпу плевок. Должно быть, кто-нибудь рассердился, что я сижу, а ему приходится стоять. Взял и плюнул.
Локонову хотелось молодости. Он подсел к худой, как хлыстик, девушке.
Она оживилась.
– Я работаю на «Электросиле», – сказала она. – У нас работает много иностранцев. И каждый иностранец имеет право пригласить в «Асторию» двух знакомых дам. Вот, однажды, подходит ко мне иностранный инженер и говорит:
«Не хотите ли вы вместе с вашей подругой пойти со мной пообедать в «Асторию».
