задерживаемся. Я же ей объясняю, что ты, быть может, просто не получал моих писем, а потому не знаешь, куда мне писать. Всем известно, как паршиво работает в нашей стране почта! К тому же ты крайне занятой человек, и, судя по моему календарю, сейчас у тебя на плантации самый сбор урожая.
Я нашла себе работу в Кито, и жизнь у меня немного устаканилась. После одного неприятного происшествия в Гуаякиле, о котором я не хочу рассказывать, мы с мамой решили перебраться жить в Сьерру. Бенджамина больше с мамой нет, но мне кажется, она примет его обратно, если он сможет нас найти.
Я сейчас работаю в телеграфной конторе. Дни на работе тянутся долго и нудно, но я довольна, потому что нам не приходится никуда переезжать. Мы с мамой снимаем меблированную комнату в центре города. Дом, где мы живем, буквально окружен церквями. Никогда не видела, чтобы было столько костелов в одном месте! А еще они невероятно большие! Мне нравится там бывать по выходным. Сама-то я не молюсь, как мама, у которой целый список разных милостей, которых она ждет от Бога. Но на меня умиротворяюще действует и тишина церкви, и запах свечей. А больше всего мне нравится разглядывать скульптуры внутри храмов и потрясающие купола, и расписные потолки. Даже не верится, что человек способен создать такую красоту!
Если когда-нибудь будешь в нашем городе, то заходи меня повидать (адрес прилагается).
Элиза».
Снедаемая нетерпением, я перескочила сразу к последнему письму.
«Здравствуй, папа!
На прошлой неделе мама умерла. Доктор сказал, у нее был тяжелый случай пневмонии. Я даже не представляю, как буду теперь жить. Я и сама чувствую себя не лучшим образом. Последние пару дней я просидела взаперти у себя в комнате с лихорадкой и на работу не ходила, хотя хозяин и предупредил, что меня уволит, если я пропущу еще хоть один день. Но что мне оставалось делать! Кто-то же должен был ухаживать за мамой. Когда она умирала, мне было совсем не до работы.
Мне уже ничто на свете не интересно. Единственное, чего бы мне хотелось, – это увидеться с тобой последний раз. Но, судя по всему, этому не суждено случиться.
Элиза».
Стоп. Это что – прощание?
Я снова перечитала письмо. Да, на этом переписка кончилась. Я взглянула на обратный адрес. Когда Элиза отправила эту весточку о себе, она была в Кито. Но что с ней произошло дальше? Послание было написано четыре года назад. Быть может, она умерла?
Я быстро просмотрела пропущенные мною письма, но все они были похожи на прочие: везде она рассказывала отцу о том, как проводит свои дни, какие люди ее окружают и так далее. Никаких упоминаний ни о «неприятном происшествии» в Гуаякиле, ни о том, что привело к разрыву между ее матерью и Бенджамином. Не будь я сейчас по уши в своих насущных проблемах, то у меня вполне могло бы возникнуть искушение отправиться в Кито и разыскать эту Элизу.
Положив письма обратно в отцовский сейф, я вышла из банка в глубоких раздумьях. Почему отец не отвечал на письма Элизы? Мне он писал постоянно. Быть может, потому, что он недостаточно свободно владел испанским? Насколько я могла припомнить, мне он всегда писал по-французски. Но нет, ведь он мог бы кого-нибудь попросить перевести ему письмо, если бы действительно хотел вести с ней переписку. Похоже, что отец просто-напросто бросил эту свою дочь – обойдясь с ней даже хуже, нежели это вышло со мной. Почему ее, а не меня? Крылась ли тут причина в классовой разнице? В конце концов, она была дочерью служанки – женщины, что, судя по словам той же Элизы, была почти неграмотной и стирала белье ради куска хлеба. Женщины, что, как бродяга, кочевала по стране вместе с мужчиной, который даже не был ей мужем. Совершенно очевидно было, что отец стыдился этой дочери – иначе зачем бы он стал прятать ее письма здесь? И в то же время он эти письма сохранил – а это означало, что он все же испытывал с Элизой некую духовную связь.
– Дон Кристобаль! – тронул меня кто-то за плечо.
Это оказалась Соледад Дуарте, curandera.
– Я уже целый квартал пытаюсь вас догнать или дозваться! – Грудь у нее часто вздымалась, щеки были красными, как плащ тореадора.
– Простите. Я стал что-то плохо слышать. – Это было единственное объяснение, что пришло мне в голову.
– Вы что-нибудь выяснили насчет моего Франко?
Я поколебалась с ответом. Мне ужасно не хотелось давать ей ложную надежду, притом что я знала правду о судьбе ее сына. И в то же время мне необходима была ее помощь. Быть может, я смогу найти золотую середину, выдав ей часть информации, не раскрывая своей связи с Франко?
– Да, – ответила я. – Надо полагать, он отправился на Карибы.
– Что?! Это куда это?
– Некто видел его на пароходе на острове Куба.
– Но что ему там делать?
– Ну, разве вы сами не обмолвились, что он собирался оказать кому-то некую услугу? Может, для того он туда и поехал?
Соледад взялась ладонью за лоб.
– На Кубу? Так, мне надо в полицию.
– Не торопитесь. Я это узнал не от полиции. Мне об этом сообщил человек, желающий остаться анонимным.
Долгое мгновение женщина внимательно глядела на меня.
– Что ж, по крайней мере, я знаю, что он жив, – молвила она наконец.
Ну, почему при виде этой женщины, этой мучающейся неизвестностью матери, я испытываю такое острое чувство вины? Боже правый, разве не она – мать убийцы моего мужа? Ведь я не должна бы питать к ней иных чувств, кроме презрения, за то, что она взрастила злодея!
Внезапно она схватила меня за руку:
– Знаете, я тут намедни кое-что нашла. Вот только не знаю, имеет ли это какое-то отношение к его исчезновению.
– И что это?
Оглядевшись опасливо по сторонам, Соледад бросила:
– Идемте.
Мы прошли пару кварталов до ее дома, в котором теперь все было пропитано каким-то особым духом, напоминающим запах влажной грязи и сырой травы. Комната захламлена была еще сильнее, чем в прошлый раз, – если такое вообще возможно.
Осторожными зигзагами Соледад пробралась к большому комоду из орехового дерева. Из нижнего ящика она выудила черный бархатный мешочек и подала мне. Внутри него был золотой футляр с карманными часами. Сам футляр с выгравированными по крышке цветами и гроздьями винограда выглядел немного потускневшим. Я завела часы, и стрелки тут же начали неуловимое движение по циферблату с
