– За милицией?
– Не бойся. Нет давно в Анисовке никакой милиции.
9
Нет в Анисовке милиции, да и, как выяснилось, не очень-то она нужна. Милиция для чего? Предупреждать, пресекать и принимать меры, если что-то уже случилось. Ни первым, ни вторым она давно уже не занимается, а для третьего можно и из района вызвать: когда что-то, например, украли или кто-то, например, кого-то до полусмерти избил. Но бог миловал: за последнее время случаев воровства и избиений в Анисовке не было. По мелочи разве что или по-родственному – разобрались своими силами. Вы скажете: получается, и Павел Кравцов был не нужен? Он был нужен, но скорее как человек, а не как милиционер. Вы тут же уличите: а разве не сочетается в любом милиционере милицейское и человеческое? Ответим честно: сочетается, но не в той пропорции, которая необходима. В Кравцове сочеталось нормально, поэтому мы рассказывали именно о нем, а не о других и прочих.
А вообще-то в любом замкнутом обществе полезно время от времени появление постороннего человека. Сразу себя видней становится. И за советом можно обратиться, и за помощью, потому что ты для него – новый, незнакомый, а мы часто новым и незнакомым помогаем охотней, чем своим.
Недаром братья Шаровы решили помочь геодезистам. Правда, не без умысла.
Вот и сейчас, встретив в окрестностях Михалыча и Гену, Андрей Ильич сочувственно поинтересовался:
– Идет работа?
– Идет, – ответил Михалыч.
– Закончите скоро?
– По графику.
– То есть как закончите, так начнут мост строить?
– А чего тянуть? Только нас и ждут, – с гордостью за свою ответственность сказал Михалыч.
– Я когда-то тоже хотел геологом стать, – поделился Андрей Ильич.
– Мы не геологи, мы геодезисты, – поправил Гена. Андрей Ильич указал на прибор, прикрепленный к штативу-треноге:
– Это вот теодолит называется, правильно?
– Правильно.
– А это? – Андрей Ильич указал на прибор, лежавший в ящичке рядом со штативом, похожий на большие наручные часы с циферблатом.
– Курвиметр.
– Ладно шутки шутить. Нет, в самом деле?
Михалыч сам не любил шуток по поводу серьезных вещей, касающихся его профессии:
– Говорю тебе: курвиметр.
Андрей Ильич рассмеялся:
– Это что же, этих мерить... Которые курвы, что ли? Или степень курвизны человека, так, что ли?
– Не курвизны, а кривизны, и не человека, а поверхности, – объяснил Гена, поддерживая серьезность старшего товарища.
– Надо же...
И Андрей Ильич ушел, усмехаясь и думая, что жаль, в самом деле нет прибора, который определял бы степень курвизны человека, то есть меру его подлости. Наставил, как рентген, и если видно, что человек дрянь, – до свидания, дела с вами не имеем.
С другой стороны, не бывает же курвизны в чистом виде. Она в каждом понемногу. Или даже ее незаметно, никаким прибором не просветишь, но в определенных ситуациях вдруг как выскочит, как обнаружится во всей своей...
Но мы отвлеклись.
10
Мы отвлеклись, нам важно, о чем говорит Липкина Нестерову, придя к нему вторично.
– Всё-таки не обойдусь я без вас, – сказала Мария Антоновна. – Запуталась совсем. Пойдемте. Я, честно говоря, просто как-то с ним побаиваюсь одна.
– Так выгоните, – посоветовал Нестеров.
– Легко сказать. А вдруг это всё-таки он? Пойдем, Саша, очень тебя прошу. Только не сразу. Минут через пять пройди мимо, будто нечаянно. Ладно? А я позову.
– Ладно.
Липкина вернулась. Ничего не сказала, поставила чайник, поставила разогреться вчерашние щи.
– Поужинаешь, что ли?
– На дорожку?
Липкина не ответила. Все посматривала в окно – и вот открыла, замахала рукой:
– Александр Юрьевич! Что-то не заходите совсем! Чайку выпьете?
Нестеров зашел.
Липкина предложила ему тоже щей – не отказался.
А Константин, увидев грамотного человека, оживился, затеял умный разговор, как бы забыв, что вопрос с его присутствием еще не решен.
– В деревне главный недостаток что? Покорность! Вот я был профсоюзным лидером на целлюлозном комбинате. Задерживают зарплату. Я тут же поднимаю людей. Половина объявляет забастовку, половина голодовку. А матери с младенцами идут в директорский кабинет, у них плакаты «Наши дети хотят есть!». Через два дня деньги из Москвы прислали специальным самолетом! Вот как надо!
И много чего он еще говорил в таком же духе, но дух этот нам неинтересен, поэтому пропустим до того момента, когда Липкина провожает Нестерова и на крыльце спрашивает:
– Ну, что скажете?
– Не знаю, Мария Антоновна. Похоже, всё-таки привирает.
– Так я и знала!
– Вы не поняли. Он привирает, но так может привирать и ваш муж.
– Да? А в целом? Вы же видели со стороны – как он вообще... Ну, как на меня смотрит? Как на жену или по-другому?
– Вижу только, что он вас немного побаивается.
– Вот! – огорчилась Липкина. – А раньше никакого черта не боялся!
– Я, наверно, неправильно выразился. Не то что побаивается. Боится вас потерять, дорожит вами. Это видно.
– Да? Господи, что же делать? Слава богу, что я не вполне верующая, а то бы с ума сошла. Вдруг с чужим человеком спать уляжешься, что я говорю, дура старая!
Нестеров улыбнулся:
– То-то и оно, что не старая, Мария Антоновна. А то бы вы этим вопросом не мучались.
– Ох, правда. Что же делать?
11
Что же делать, что же делать? – мысленно спрашивала себя Липкина.
А Константин, тоже уставший от зыбкости своего положения, решил его прояснить, а то вечер уже на дворе:
– Ну так что? Идти мне – или как?
– Не знаю! Ну вот скажи, скажи, почему я тебе должна верить? Столько времени прошло! А у тебя никаких доказательств! Одни разговоры, которые ты мог у другого подслушать.
– Ладно. Сейчас я тебе одну вещь скажу. Не о тебе, о себе. Но ты ее знаешь. А мужик никому бы об этой вещи не рассказал, постеснялся бы. Я тебе тоже не хотел напоминать.
И до того вещь эта оказалась тайная, что Константин даже здесь, где никто не мог подслушать, не захотел о ней говорить открыто. Он подошел к Липкиной и что-то прошептал ей на ухо.
Она обомлела, посмотрела ему прямо в глаза и сказала тоже шепотом:
– Вспомнила! Надо же! Думала – напрочь забыла, а вспомнила.
И рассмеялась.
