единственным о нем напоминанием. Исчезнет превратившийся в труху Миддлдэк, рухнут кирпичные бараки и фабричные купола Коппертауна, бурые водоросли оплетут и затянут некогда сверкающий Редруф, превратив его в охотничьи угодья для донных падальщиков, и лишь Олд-Донован сохранит свой неизменный вид, который не претерпел изменений за века.
- Предпримем небольшую прогулку, - сообщил Лэйд Уиллу, поднимая свой шагреневый саквояж, - Мой приятель, с которым я хотел вас познакомить, живет на отшибе и не любит шума. Такой, знаете, городской домосед. Впрочем, вас, кажется, эта перспектива не очень-то пугает.
Почти сразу Лэйд понял, что его опасения были напрасны. Прогулка по стылым каменным потрохам Олд-Донована не только не пугала Уилла, но и доставляла ему, казалось, самое искреннее удовольствие. По крайней мере, с его лица на протяжении всей прогулки не сходила полуулыбка, а близорукие глаза мечтательно щурились, разглядывая монументальные готические громады, обступавшие его со всех сторон, точно туши исполинских мраморных китов в парадных викторианских ливреях.
Время от времени Уилл приостанавливался, доставал блокнот и торопливо зарисовывал понравившуюся ему натуру. Выходило у него недурно – украдкой покосившись, Лэйд отметил, что Уилл превосходно схватывает форму и перспективу, сооружая из нескольких грубых штрихов весьма точные подобия зданий.
- Имею слабость к современной архитектуре, - признался он виноватым тоном, поймав взгляд Лэйда, - Ее часто ругают за несимметричность и искажение классических образов, зарожденных формами Ренессанса, но, как по мне, подобный отход от канонов и правил вполне оправдан. Неправда ли, в нарочитой строгости этих линий угадывается что-то удивительно мягкое, почти воздушное?
Лэйд мрачно подумал о том, что «современной» архитектуру Олд-Донована мог назвать разве что его прадед. Для него самого архитектурная ценность этого района Нового Бангора мало чем отличалась от архитектурной ценности какого-нибудь скифского кургана.
- Значит, вы рисуете не только людей?
Уилл, сделав еще пару быстрых штрихов, спрятал блокнот в карман.
- Чтобы приступить к такому сложному предмету, как человек, необходимо здорово набить руку на более простых формах. О, сколько церквей, ратушей, харчевен и банков я зарисовал! Мистер Бесайер, мой учитель, хотел, чтоб я хорошенько набил руку на этом деле, поскольку в камне живет та же поэзия, что и в плоти. И знаете, по истечению времени я бы, пожалуй, сказал, что он был прав. В камне действительно есть что-то волнительное, чувственное. Это словно изысканные барельефы на грубой неотполированной породе вечности…
Лэйд не считал себя человеком, сведущим в архитектуре, и тему на счет мистера Бесайера, уже порядком ему надоевшего, не поддержал.
- Ну и что понравилось вам зарисовывать больше всего?
Вопрос был задан походя, больше из вежливости, однако взгляд Уилла загорелся, превратив, как это обычно бывало, его щурящиеся невыразительные глаза в горящие золотым светом плошки.
- Без сомнения, Вестминстерское аббатство. Бывало, я просиживал там целыми днями. Совершенно упоительный стиль, который не дано воплотить ни одной картине. Эти старые доспехи, недвижимыми стальными шеренгами замершие вдоль нефа… Восковые фигуры, эти молчаливые зрители давно ушедших веков, взирающие на тебя скорбными лицами… Но, конечно, самое потрясающее впечатление производят цвета. Их переходы, границы, композиции – это нечто невообразимое. Чередование ярких красок, то появляющихся, то будто тающих… это истинное эстетическое удовольствие, мистер Лайвстоун, чистое, как любовь Господа.
Лэйд был уверен, что доспехи и восковые статуи, этот исторический хлам, вынесли из Вестминстерского аббатства давным-давно, но счел за лучшее не перебивать Уилла – разговорившись, он, быть может, выложит что-то интересное, то, что он, Лэйд, впоследствии сможет использовать.
- Кажется, вы в самом деле проводили там немало времени, раз уж так прониклись.
- Еще бы, - Уилл улыбнулся, как улыбается человек, вспомнивший что-то приятное, - Мне иной раз приходилось проводить там всю ночь напролет!
Лэйд усмехнулся.
- Не боитесь призраков? Говорят, Вестминстерское аббатство прямо-таки кишит ими! Духи умерщвлённых британских королей, мстительные призраки властителей прошлого… Лично мне было бы немного не по себе, окажись передо мной во плоти Мария Стюарт или, чем черт не шутит, Генрих Седьмой собственной персоной[1]!
- Нет, - вновь улыбнувшись, заметил Уилл, - Подобные особы мне не попадались. У меня была куда более приятная компания.
Лэйд бросил в сторону Уилла настороженный взгляд, однако тот в этот момент безмятежно зарисовывал шпиль какого-то дома, быстрыми штрихами придавая ему объем.
- Вы говорите о компании призраков?
Поглощенный своей работой Уилл коротко кивнул.
- Честно говоря, мне редко приходилось об этом рассказывать, к тому же я привык, что люди реагируют на подобные рассказы весьма резко. Некоторые ученики мистера Бесаера, беспутные мальчишки, и вовсе клеветали на меня, утверждая, что призраки, которых я видел, явлены винными парами и лауданумом. Что ж, я никогда не вступал в споры. Я видел то, что мне было явлено и мне этого вполне довольно.
- И… что же вы видели? – мягко спросил Лэйд, делая вид, будто тоже поглощен этим дурацким топорщащимся шпилем, уродливой каменной пикой, всаженной в податливую плоть неба.
- Чаще всего я видел Его, - улыбка Уилла на миг обрела блаженное выражение, - Не Левиафана, конечно! Спасителя, шествующего в окружении апостолов. Я бессилен передать то, как это выглядело, и мои краски тоже бессильны. Это случалось изредка, обычно в те вечера, когда я допоздна задерживался и ощущал себя порядком измотанным. Сперва я замечал, что нечто странное, как будто, творится со временем. Минуты вдруг забывали про последовательность и начинали бежать как им вздумается, беспорядочно и врозь, точно беглецы с поля боя. Потом приходила боль в затылке, не сильная, но от нее у меня делалось сухо во рту, а еще я начинал слышать негромкое подвывание сродни тому, что издает иногда ветер. И тело делалось чужим, непослушным, тяжелым, таким, что я почти терял возможность управлять собственными членами. Ужасное, мучительное ощущение, но я безропотно переносил его – потому что знал, что неизменно последует за ним.
- Что?
- А после… После из стены выступал Он. Уверяю вас, я видел Его отчетливее, чем сейчас вас, вплоть до ремешков истоптанных сандалий на ногах. Он двигался вдоль нефа, молча и целеустремленно, окруженный одиннадцатью молчаливыми скорбными спутниками. Его роба была ветхой и истрепанной, Его волосы – грязными и спутанными, но ступал он уверенно, как солнце уверенно пересекает небосвод. Звучала музыка. Нет, музыка – это оскорбительно примитивное выражение, которое я вынужден использовать, чтоб передать хотя бы мельчайшую часть своих ощущений. Это ощущалось так, будто чья-то огромная рука перебирает струны бытия, извлекая те ноты, что
