и вдаль, пока я ошарашенно глядела ему вслед и пыталась усмирить спятивших бабочек внутри живота.
А может это и не Ярослав? С чего я вообще взяла?
Бред…
А если да, то что он хотел сказать мне?
Слепо шагнула дальше раз, другой и тут же полетела вперёд, в последний момент успевая выставить впереди себя руки.
— Вот чёрт! — отряхнулась и, пошатываясь, встала, с сожалением смотря на прилично отклеившуюся подошву своих потёртых ботинок. Споткнулась о выступивший камень брусчатой мостовой и вот итог — носок совсем испорчен, и искусственная кожа содрана в хлам.
Мама будет недовольна.
Хотя, эта пара и так была уже перештопана вдоль и поперёк. Давно было пора купить что-то новое…
И тут же фыркнула, покачала головой и пробубнила себе под нос:
— Ночной клуб! Да у меня даже обуви подходящей нет, чтобы сунуться туда…
Но фантазии, как я иду на день рождения Рафаэля, всё-таки буйным цветом расцветали в моей голове. Да, я никогда не решусь на подобную вольность и глупость, но помечтать-то могу? Могу! Я бы надела серебристый топ, который я в прошлом году перешила из старого маминого платья и короткие шорты с завышенной талией, которые точно так же вышли после того, как мать выбросила в мусорное ведро порванную юбку из чёрной джинсы, а я её стащила на собственные нужды.
Образ тут же заискрил в моей голове.
М-м-м…классно!
Сюда бы ещё колготки в крупную клетку и мамины ботильоны на высоком каблуке. У нас с ней один размер, так что…
Ох, о чём я вообще думаю, глупая гусыня?
Снова чертыхнулась и припустила быстрее к дому, обещая себе, что более не допущу этих позорных мыслей о ночных клубах и Ярославе, которому я не нужна. И почти справилась с поставленной задачей, хотя тот самый топ и шорты всё-таки достала из глубины собственного шкафа. Приложила к себе, повздыхала обречённо и снова спрятала, понимая, что никогда не решусь их надеть.
Никогда…
Ещё я достала тот самый телефон и украдкой сунула его на зарядку, чтобы всё-таки войти в сеть и написать Рафаэлю сообщение с просьбой не тратить ресурсы на бесполезный вызов такси. Я пас!
А после уж и родительница с работы пришла. Мы все уселись за стол ужинать, и там-то я завела разговор о насущном.
— Мам, мои ботинки опять прохудились. На этот раз подошва оторвалась на правом.
— Завтра сдадим в ремонт. Заклеят.
— Там и кожа подралась до мяса.
— Вера! — рявкнула мать, и я даже на стуле подскочила, не ожидая такой реакции.
— Ч-что?
— Сейчас не то время, чтобы сорить средствами, сама же знаешь. Придётся походить как есть.
— Но, мам, — тут же покрылась я испариной, представляя, как посыплются в гимназии со всех сторон смешки в мой адрес, если я посмею прийти на занятия в драной обуви.
Это будет эпический звездец, не иначе!
— Я всё сказала!
И тут же перевела всё своё внимание на бабушку, которая прихлёбывала из высокой кружки чай с чабрецом.
— Ох, не знаю, что и делать?
— А что такое, Алечка?
— Приход деньги собирает на новую икону. Дело, конечно же, нужное и благородное, но… В общем, я просила старосту, Любовь Ильиничну, чуть отсрочить наш вклад в данное мероприятие, но она мне отказала. А там сумма крупная, сама же знаешь.
— Но как же, дочка? Нельзя с такими делами медлить или отлынивать. Не бери грех на душу, это же божье провидение!
— Да знаю я, мама. Но мне тогда не хватит денег, чтобы слетать в Красноярск на годовщину смерти Ирочки и Толика.
— Пухом им земля, — вздохнула бабуля.
— Пухом. Ох, придётся, наверное, от чего-то отказаться, — качает головой мать и нервно грызёт подушечку большого пальца.
— Отчего ты собралась отказываться? От бога? От семьи? Ты мне тут это брось! Я с похоронных тебе пока выделю.
— Да ну, чего ты!
— Не спорь, Аля! Это все дела безотлагательные, остальное подождёт.
И я тоже, видимо, подожду. Вот только сколько мне ещё в разбитой обуви ходить? Ведь что не месяц, так мать несёт немалые суммы в приход на добрые дела — ремонт, чистку, позолоту, новое облачение для служащих, помощь нуждающимся и так далее и тому подобное. Ладно, Красноярск — тут я всё понимаю, мама хочет отдать дань памяти любимым и дорогим сердцу людям. Но икона в церковь? Конечно же, это важнее, чем то, что дочь будет ходить в рваных, давно протекающих ботинках, да?
И пока мама и бабушка продолжили обсуждать планы на жизнь, я незаметной тенью встала из-за стола и пошла в свою комнату, слушая, как скрупулёзно женщины разносят семейный бюджет так, чтобы там обязательно поместились церковные расходы.
Они расставили приоритеты. И где я в этой пирамиде потребностей оказалась в конечном счёте? Известно где, да только о таком и говорить стыдно. А ещё обидно.
До слёз!
Но так ведь было всегда, не так ли? Когда мама ставила меня в авангарде своих жизненных ориентиров? Никогда! Ни разу!
Тогда как можно верить тому, что в стычке с Басовым она в первую очередь думала обо мне, моих чувствах и желаниях? С чего я взяла, что она в этот конкретный раз не задвинула меня на полку, преследуя только свои интересы?
Ответ прозвучит жалко, но мне всего лишь так хотелось. Ведь то была моя мечта — чтобы мама меня любила.
А не себя…
И с каждой прошедшей минутой в тишине моей спальни я всё чаще косилась на шкаф с припрятанными шортами и топом. А потом, когда мать отправила меня в магазин за молоком и хлебом, я всё-таки не удержалась и потратила львиную долю сэкономленных денег на те самые колготки в провокационную клетку.
Знаю, знаю, надевать я их не собиралась. Но зато теперь они у меня были, и я чувствовала себя сильнее, чем некоторое время назад, когда мама просто отмахнулась от меня и моих проблем.
Мама…
Безопасный взрослый.
Опора.
Поддержка.
Каменная стена.
Ха. Ха. Ха!
Уже в душе перед сном всё-таки наглоталась солёных, жгучих слёз. А затем и позже, когда легла в постель и принялась следить за стрелкой на настенных часах.
Дом погрузился в тишину и темноту. Мама уже давно спит. И бабуля тоже. Без пяти двенадцать. Всего несколько минут и где-то там, под моими окнами притормозит такси и примется ждать меня, чтобы увезти в закат. А я, трусиха, так и не написала Аммо, чтобы он не смел этого делать.
Беру решительно трубку в руку,
