Обещал писать — остались обещания одни: ни единой строчки даже не черкнул за эти дни. Он пытался оправдаться — получилась, мол, накладка, дескать, жил один, палатка, никаких цивилизаций, почта черт-те где была… Если бы она любила, может, и простить смогла.
Как-то раз, приехав в город и не встретив ухажера, Женни вышла из вагона и, к вокзалу подходя, увидала Нелу в давке — продавщицу книжной лавки. Год назад в одном отеле девушки служили вместе. Но на том тоскливом месте слишком душно было Неле, и она без сожалений с ним рассталась добровольно. А теперь она довольна: видит свет, читает книги… «Ой, пошли ко мне? — Женике предложила вдруг она. — Я живу сейчас одна…» И они поднялись к Неле. Кофейку себе сварили, а потом всю ночь сидели и о жизни говорили. Вдруг Женика спохватилась: «Кофе крепкий — просто жуть! Не смогу теперь уснуть». Та в ответ засуетилась: «А не хочешь пролистнуть фантастическую повесть?..»
До утра она читала, на работу опоздала, и примарь завел шарманку, как обычно спозаранку, наводя на всех зевоту: «Дисциплина! План! Работа!..» Но на этот раз Женика примарю всучила книгу в виде скромного презента. Оказалось, что не зря, так как с этого момента в кабинете примаря стала бурно обсуждаться жизнь иных цивилизаций. А примарь, читая книжку, удивлялся как мальчишка…
…Вечер был уже в разгаре. Все они согрелись в баре, и, дурачась то и дело, вся компания гудела. Но, поскольку ей казалось скучным это развлеченье, Женни снова заказала чашку кофе и печенье. А ребята по-простому перешли вовсю к спиртному.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И опять, как раньше, Нела в честь чего-то захотела обратить вниманье Женни на лихие выраженья, что она употребляла зачастую не по делу: мол, конечно, что поделать, если уж вошло в привычку, только это непрактично — девушке нужны манеры и тем паче чувство меры! Женни было промолчала, не найдя ответ сначала, но позднее осознала.
Кое-что теперь она поняла — не суетилась, к Джелу, в общем, относилась без былых переживаний: он уже не доставлял ей никаких таких «страданий». И, встречаясь с ним, сначала потихоньку для забавы разжигала его пыл, а затем, чтоб он остыл, тут же Джелу называла трусом жалким и спесивым. Это так его бесило!
…И пришла зима со снегом, с одиноким санным следом, тающим в тени деревьев. Если не живешь в деревне, невозможно ощутить эти сказочные зимы. Даль искрящейся равнины с лентою товарняка; затонувшие в пространстве крохотные полустанки, дымные, как облака; рыночный сорочий грай в приближенье скорой вьюги, россыпи вороньих стай, разлетевшихся в испуге над заснеженным покоем, да и многое другое, что в душе владеет вами… Воздух, пахнущий дровами, разожженными в печи, и как будто не от солнца исходящие лучи, словно нити паутины. Тайна девственной равнины, спрятанная на рассвете в ней самой; туман и ветер, шелестящий в тишине листьями чертополоха… «В самом деле, разве плохо здесь, в селе, заночевать?» — рассудила как-то Женни. Ей хотелось помечтать, разбудить воображенье, предаваясь звездным снам… И она осталась там. На уютной раскладушке в доме тетушки Флорики. Были пончики, и плюшки, и варенье из клубники. И хозяйка с увлеченьем говорила ей о сыне, как он служит в Бухаресте «в офицерском важном чине». А под утро — на насесте прокричали петухи — Женки для себя решила, что не так уж и плохи наши здешние края по сравнению с иными, нереальными мирами. Тайна, в сущности, не может долго властвовать над нами, коль она отдалена. Ты витаешь в эмпиреях, но вблизи тебе виднее этой тайны глубина. Рядом с нею исчезают и невежество, и спесь…
Дней, наверно, через шесть Женни снова повстречала Джелу там же, у перрона: «Где так долго пропадала? Прямо важная персона…»
Женни тихо рассмеялась, поведя слегка плечом, про себя сравнив, конечно, Джелу с Юношей-лучом…
…Вдруг соседка по столу обратилась к ней с вопросом:
— Ты из дома тридцать восемь? Нам с тобою по пути.
— Да, — сказала Женни, — кстати, мне уже пора идти.
Джелу хмыкнул:
— Бога ради… Ну давай-давай, кати!..
И, налив бокал вина, осушил его до дна… Тускло брезжила луна в темном небе, и покуда шли они до дома вместе, по пути разговорились, подружились… А в подъезде вдруг попутчица Женики (по годам совсем девчонка), ее чмокнув на прощанье и со лба откинув челку, прошептала ей на ухо:
— Извини меня, старуха! Ты вообще очаровашка, но не обижайся, знаешь, уши вянут, слушать тяжко, как порой ты выступаешь!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глядя в зеркало, Женика платье медленно снимает. Юбки, кофточки и блузки каждый день она меняет. Вам скажу, привычка эта неспроста к ней привязалась — с той поры, когда одетой, в робе, Женни отсыпалась в общежитье после смены… Снилось ей, что утром в стену недостроенного храма заживо ее, Женику, как жену Маноле — Ану[19], — замуровывают парни. В те года она бедовым, дерзким норовом гордилась, и в карман за крепким словом Женни лезть не приходилось. Стройка ведь всему научит, лишь была бы только хватка: за день прогулять получку и питаться на двадцатку… «Да! — сказала Женни гордо. — Знаешь, сколько в жизни было… Как-никак, а все ж три года я на стройке протрубила. Вот такая, мать, картина… А теперь возьми, к примеру, рифмоплета и кретина, что писателем зовется[20]: описать мою манеру он не может, а берется… Потому я злюсь, как эта… Тоже мне, нашли поэта!» Нела, смирная овечка, тут же вспыхнула как спичка: для нее слова Женики, вероятно, были дики. (Что ж, она права, как видно. Речь ее так колоритна! Я сдаюсь… Ее манеру передать мне не под силу, но ругается, поверьте, эта девушка красиво!)
А когда весной на стройку в первый раз пришла Женика, то была в ту пору стройной, словно дикая гвоздика. И глаза ее, как поле в летний полдень, зеленели, и в обтяжечку на бедрах джинсы модные сидели. С недоверием, скептично на нее бросали взгляды: прилетела, дескать, птичка! Что ей тут, на стройке, надо? Теплое местечко, ясно! «Тут у нас конторы нету! Вам бы следовало в центре поискать работу где-то». «Но позвольте, я же техник, мне контора не нужна…» — робким тоном гимназистки возразила им она. Инженер скривился: «Ладно… с малышней всегда заботы!
