– Нет, – говорю, – не везем.
– Не везете? Странно.
– Что здесь странного? Не везем и не везем.
– Хорошо, не везете. Ну а документы вы привезли?
– Какие документы?
– На черную икру.
– Откуда у меня могут быть документы на икру, которую я не везу?
– Да, но вчера ее в большом количестве вывозил Каспаров и пообещал, что все разрешительные документы предоставите вы. Мы ему поверили и пропустили.
– Поздравляю, – говорю, – и вас, и Каспарова, но никаких документов на его икру у меня нет. – Оставалось только поаплодировать неимоверной находчивости Гарри Кимовича. Надеюсь, съеденная в Лондоне икра помогла работе его серых клеточек. Как бы то ни было, ситуация с икрой меня просто позабавила, чего нельзя сказать о ситуации с открытым проходом в коридор пресс-центра.
Я обратился к Середе с просьбой поддержать меня в моих настойчивых требованиях и лишний раз убедился в том, что хорошие отношения не всегда помогают, а зачастую и мешают в разрешении острых споров. Середа, ссылаясь на наше доброе общение, как раз просил меня не усугублять и не доводить дела до конфликта. Говорил о том, что Грамов настоятельно рекомендовал избегать ссор и споров, сетовал на то, что его могут уволить при невыполнении требований руководства. Но я ответил, что ничего не усугубляю и никакого конфликта не желаю, а требую только одного – соблюдения установленных правил. Между тем Шмид организаторов не торопил, и после пятой партии я написал ему ультимативное письмо, что на шестую я просто не приду, если проход не будет закрыт. Лотар был настолько нерешительным, что позвонил Середе и начал просить того уговорить меня не делать поспешных шагов, обещал повлиять на ситуацию, но не к шестой партии. Почему не к шестой, если это надо было сделать сразу же? Что за странная тягомотина? Абсурд, да и только. Соглашаться, конечно, не стоило. Но я позволил себя уговорить, и после шестой партии Шмид выдал гениальное решение главного арбитра: проход закрывается по требованию Карпова, из чего следует, что первая часть матча в Лондоне была сыграна по правилам Каспарова, а вторую часть будут играть по моим. Я, разумеется, не мог не возразить. Это ни на секунду не мои правила, а официальные правила матча на первенство мира, а что касается первой части встречи, то да, признаю: она прошла по правилам Каспарова. Надо ли удивляться, что после случившегося я больше никогда не выбирал Шмида арбитром на свои матчи.
В Лондоне мы сыграли первые двенадцать партий. Это был первый матч на первенство мира, который после войны проводили в двух городах, со времен матч-турнира пяти претендентов в сорок восьмом году. Британскую столицу мы покидали со счетом 4:1 в пользу Каспарова. Вторая половина матча должна была пройти в Ленинграде, куда из-за нехватки рейсов нам все же пришлось лететь в одном самолете. И если на пути в Англию я мог приобрести проблемы на таможне из-за соперника, то при возвращении свинью мне подложили товарищи по команде. График игр был построен таким образом, что мы играли три партии в неделю. То есть получался обязательный один выходной, а если партии обходились без доигрываний, то свободного времени было даже больше. Лондон – прекрасный город с точки зрения досуга. Мой основной интерес составляли книги и марки, которые я складывал в специальные коробки, приготовленные к отправке в Ленинград. В какой-то момент ко мне подошли Валера Салов и Сережа Макарычев с разговором о том, что хотят провезти в Союз несколько все еще запрещенных книг.
– Зачем вам это надо? – спрашиваю. – Купили – читайте, но вывозить не надо. Только представьте, что будет, если вас поймают.
– Да почему нас должны поймать? И кто вообще составлял этот список запрещенной литературы? Времена изменились, между прочим.
– Изменились, но не совсем. Солженицына пока еще никто не разрешал. Я этот закон не поддерживаю, но пока он существует, мы обязаны его соблюдать.
– А мы с этим не согласны.
– Вы можете сколько угодно не соглашаться, но эти книги останутся в Англии.
Больше к этому разговору никто не возвращался. Мы прилетели в Ленинград, и Валера Салов начал меня периодически спрашивать, когда я распакую свои коробки. Я их открывать до возвращения в Москву не собирался, но то ли странная настойчивость Салова породила во мне какие-то подозрения, то ли просто в какой-то момент захотелось полюбоваться новинками своей коллекции филателиста, но коробки я все же открыл. И обнаружил среди своих вещей те самые запрещенные книги. Эта ситуация не могла не осложнить отношений внутри команды. Я был возмущен подлым поступком приятелей, которые воспользовались мной, будто пешкой, возомнив себя королями. Они же разобиделись, что об их поступке стало известно. А с какой стати покрывать предателей? Особенно если учесть, что коробки, так случилось, я открыл в присутствии секретаря партийной организации Ленинграда и тот увидел запрещенную литературу. На мой взгляд, и Салов, и Макарычев должны были быть благодарны тому, что дальше этого человека дело не пошло.
Несмотря на случившийся скандал, который на какое-то время выбил меня из колеи, я сумел взять себя в руки и выиграл три партии подряд. Счет сравнялся. Гарри, который считал, что победа у него в кармане, пришел в состояние шока и обвинил мою команду в шпионаже. Он на полном серьезе рассказывал, что мы установили секретные камеры в его доме и наблюдаем за подготовкой к матчу, запоминая все ходы и записывая позиции. В поисках доказательств его помощники даже разворотили в помещении всю проводку, но камер (удивительно!) не нашли. Каспарова в поездках всегда сопровождал подполковник КГБ Азербайджана Литвинов, который в девяносто третьем году привел съемочную группу программы «Человек и закон» во главе с журналистом Мелик-Карамовым в тот самый дом и, показав рукой на один из углов, заявил, что там в восемьдесят шестом стоял чемодан, набитый деньгами, который Карпов прислал для подкупа команды Каспарова. Говоришь такое – покажи чемодан и деньги. Но публике, к сожалению, обычно хватает громогласных обвинений, а доказательства кажутся лишними. Фильм прогремел по центральному телевидению и помешал мне избраться в Думу. К сожалению, тогда люди свято верили всему произнесенному с экрана.
В Ленинграде перед двадцатой партией я попросил команду поработать над проблемой дебютов, которые разыгрывал Каспаров. Но мои товарищи находились в такой эйфории от трех побед подряд, что решили расслабиться и отложить работу. Когда на следующее утро я узнал, что проблему никто не решал, начал сомневаться в том, что смогу одолеть соперника и в четвертый раз, и взял тайм-аут. Считаю это своей ужасной ошибкой. Надо было играть именно в тот момент, когда Гарри был психологически надломлен, а я перерывом позволил ему успокоиться и прийти в себя. Да и сам я потерял контроль над ситуацией, снова начал нервничать, сник и в конце концов проиграл матч.
Кроме нашей борьбы, череды конфликтов и острого соперничества матч восемьдесят шестого года запомнился мне и тем, что всю валютную часть призового фонда, которая составляла семьсот шестьдесят тысяч долларов, мы с Каспаровым отправили пострадавшим в аварии на Чернобыльской АЭС. Точнее, мы думали, что помогли людям, а в итоге получилось, что, отправив деньги по официальным каналам, мы поддержали атомную промышленность Советского Союза, которая придержала средства на счетах Минатома. Но это выяснилось гораздо позже, а тогда о нашем широком жесте не писал только ленивый, и англичане, посчитавшие эту жертву чрезмерной, выплатили каждому из нас по пятьдесят золотых монет.
