рада… — кисло выдавила она. — Но приехать не могу. Я в больнице. У меня просьба: запишите мне кассету.
Слышно было, как заволновались вокруг шефа все, кто толпился в редакционной комнатке…
— Ничего страшного, — успокоила Юлька. — Давление подскочило… Да, надо больше отдыхать… Вы совершенно правы…
Надо же, именно в тот момент, когда по телевизору будет идти ее первая большая авторская передача, она будет лежать на операционном столе…
Ирония судьбы…
В глазах у врача теперь ясно читалось уважение.
— Хотите, я скажу хирургам, чтобы вас взяли первой? Ждать всегда хуже.
Юлька помотала головой:
— Нет, спасибо… Я еще не готова… Мне надо собраться …
Она взяла протянутый врачом пейджер, выключила и бросила в пакет.
Вот теперь ей надо все-таки решиться и шагнуть за последнюю дверь. И дорога назад будет отрезана…
А Квентин живет себе и в ус не дует. Не страдает, не волнуется. У него все в порядке, все о’кей, как и положено добропорядочному американцу…
Ах, Квентин… Венечка… Если бы ты только знал, через сколько кругов ада вынуждена теперь пройти твоя бывшая возлюбленная…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Я вдаль по ветру стрелу пустил, —
Взвилась, умчалась, и след простыл.
И верно: догонит ли взгляд стрелка
Стрелу, улетевшую в облака?
Я вдаль по ветру песню пустил, —
Взвилась, умчалась, и след простыл.
И точно: какой уследил бы взгляд
За песней, пущенной наугад?
Я эту стрелу через год нашел
В лесу далеком вонзенной в ствол.
И песню мою после всех разлук
От слова до слова пропел мне друг.
Генри Уодсворт Лонгфелло
Глава 1
НАРКОЗ
За окнами стояла июльская жара, а Юльку знобило. Она поплотнее запахивала полы халатика, как будто это могло помочь. Сюда бы дальневосточную медвежью шкуру, завернуться бы в нее, как в кокон…
Кажется, эти затхлые коридоры никогда не просыхают: вон, на давно не беленном потолке желтеют и пузырятся разводы от вечной влаги.
Какая злая ирония в том, что заведение называется роддомом! А женская очередь, которая тут выстроилась, единодушно хочет одного: избавиться от будущих детей.
Может, где-то в другом крыле или на другом этаже кто-то и рожает, но там, видимо, начинается уже какой-то иной мир полный светлых и радостных ожиданий.
А впрочем, ведь и там, должно быть, так же зябко и промозгло. Брр! Даже воздух кажется несвежим и застоявшимся.
Наверное, роженицы каждый раз умоляют, чтобы их поскорее выписали домой вместе с их маленькими агукающими кулечками, перевязанными розовыми и голубыми лентами…
А может, молодые матери, ослепленные счастьем, не замечают гнетущей атмосферы этого здания? Ведь их помыслы — совсем о другом. О новой жизни, которая только-только начинается…
А у Юли, как и у ее соседок по мрачной очереди, сегодня все кончается. И поэтому Юля не может не заметить, какое это жуткое место. Она замечает все. Тем более что она — журналист, и глаз у нее наметанный.
Вот сидит совсем юная девчонка. Ее, наверное, «поматросили и бросили», и она побоялась признаться родителям, что находится в «интересном» положении. Пришла сюда тайком от домашних, выдумав в оправдание какую-нибудь поездку на дачу к подружке…
А вот немолодая женщина, у которой уже седина кое-где пробивается. Похоже, считает, что рожать в таком возрасте не только опасно, но и просто неприлично. Сплетни пойдут, знакомые пальцем будут тыкать: ей уж в бабушки впору, а она… Не исключено, что она уже на самом деле успела стать бабушкой, а где это видано, чтобы дети были младше внуков!
А рядом сидит пациентка еще довольно молодая, только очень измотанная. Тапочки у нее порванные, пальцы выглядывают наружу. И стриглась она, видимо, самостоятельно: не было денег на парикмахерскую. Возможно, у нее уже есть дети, и следующего ей просто не прокормить…
Словом, все, кто тут собрался, явились в этот страшный дом не от хорошей жизни…
Разумеется, благополучные дамы тоже прерывают беременность, но только в других клиниках, платных, приличных и чистых. А впрочем, какая разница! Где ни делай аборт, все равно страшно.
Да, страх тут висит в самом воздухе, впитывается в стены, разрушает штукатурку, как цепкая неустранимая плесень. Но еще больше он разрушает тех, кто сидит в этом сером коридоре в молчаливом ожидании. Он им разъедает душу.
Самая юная из присутствующих, наверное посетившая эту обитель скорби в первый раз, не выдержала гнетущего молчания. Ей просто необходимо было с кем-то пообщаться, выслушать чьи-то утешения или советы, пусть бы даже они исходили от ее товарищей по несчастью:
— А вы не знаете, тут под наркозом делают или как?
Вместо утешения ее напугали пуще прежнего. Седоватая женщина язвительно прищурилась:
— Наркоз, ха! Наркоз денег стоит.
— А я слышала, тут такую маску дают, подышишь — и спишь.
— Маска есть, да не про нашу честь. Ну, дадут тебе резиновый намордник. Дыши на здоровье. А вместо сонного газа пустят чистый воздух. Прямо по-живому чистить будут, попомни мое слово! Наркоз — это для своих, блатных. Или за денежку.
— Ой, я не выдержу!
— Не выдержишь — рожать иди.
— Ой, нет, я не могу!
— А тебе, милая, даже полезно по живому-то, — назидательно выговаривала седая. — Чтоб в другой раз умнее была, не попадалась.
— В другой раз?… — жалобно проговорила девочка, и глаза ее наполнились слезами. — Мне гинеколог сказал, что другого раза, может, не будет… Говорит, первую беременность прерывать очень опасно…
— Любую опасно, — седая как-то сразу сникла и замолкла. Больше нотаций не читала.
А по печальной очереди прошелестело, перелетая из конца в конец коридора, ожившее, обретшее плоть слово «наркоз». Оно одновременно и пугало, и внушало надежду.
— Есть или нет?
— Если есть, то какой? Общий? Местный?
— Укольчик бы… В вену…
— Мне все равно, меня ничто не берет…
— … знакомую… вывести не могли… клиническая смерть… Как будто ни у кого из присутствующих не осталось никакой иной жизни за пределами этих отсыревших стен, и весь многообразный мир свелся к одному вопросу: будешь или не будешь чувствовать, как тебе делают это.
Юльку затрясло еще сильнее. Она тоже, как та девочка, находилась тут впервые, в свои-то двадцать пять! Может, мальчишеская конституция до сих пор ограждала ее от беременности, а теперь вдруг защитные силы организма дали сбой…
Она с ужасом чувствовала, как у нее, обычно столь жадной до всевозможных впечатлений, так всегда
