насупился:
— Ты сможешь найти это место снова?
Квин кивнул:
— Смогу. Легко. Но зачем?
— Я же сказал: мне нужна твоя помощь.
— Это не ответ на мой вопрос, Фабий.
— Ради братства, которое мы когда-то разделяли. Мы оба были легионерами.
Квин снова рассмеялся:
— Ты никогда не был солдатом, Фабий.
— Я никогда и не желал им быть. — Фабий уставился на свои руки, облаченные в пурпурный керамит. — Это не та судьба, которую я желал бы, оставайся у меня выбор. — Он взглянул на Квина. — Но, подозреваю, ты никогда не хотел стать кем-то другим, Нарвон.
Квин пожал плечами:
— В моей семье воспитывали солдат. Мы — солдаты. Вернее, были солдатами.
— Что с ними случилось? Потом, я имею в виду. После того, как мы бежали.
— Они умерли.
Фабий улыбнулся:
— Да, наверное. Мне рассказывали, что после падения Хоруса было немало чисток. Те, кто поддержал его, заплатили кровью. Победа редко бывает чистой или красивой. Ну, мы-то знаем по собственному опыту.
— Да. Ты помнишь Абдля Комендия?
— Смутно.
— Он был одним из твоих учеников. Один из первых новых апотекариев, которых ты обучил после того, как вернулся Фулгрим. Кемосиец.
— И что с ним?
— Я убил его. Во дворце регента, на Исстване III.
Фабий кивнул:
— A-а. Один из немногих, кому не повезло.
— Или повезло, как посмотреть. — Квин подбросил дров в огонь. — Я думаю, что они были последними из нас, кто четко знал свое место в Галактике. После дворца — после всех Исстванов и предательств — мы сбились с пути.
— О, мы сбились задолго до того, Нарвон. Сбились еще до того, как наткнулись на храм на Лаэре и Фулгрим решил сохранить свой проклятый сувенир.
Нарвон уставился на огонь:
— Я убил больше двух десятков наших братьев по приказу Фулгрима. Я убивал их с радостью в сердце, потому что наконец-то он заметил меня. Мое честолюбие не знало границ. И в итоге убило меня.
— Честолюбие всегда было нашей болезнью. Быть лучше, сильнее, быть элитой из элит.
Квин подобрал топор:
— Я сам починил этот топор — после того, как ты починил меня. Иногда я думаю: а тот ли самый это топор, что подарил мне Фулгрим? Иногда думаю: а тот ли самый я человек?
— Не тот же. — Фабий покачал головой. — Ты стал больше думать. Больше размышлять. Нарвон Квин, который был на Визасе, был жестоким тактиком, не отличавшимся ни терпением, ни мудростью. Тупым орудием. Тот, кого я собрал по кусочкам после того, как Габриэль Сантар разделал его на Исстване V, стал кем-то совершенно другим. — Он улыбнулся. — Ты возродился снова, как феникс. Мы — легион возрожденных, всегда обретающих новых себя.
— Красивые слова, Фабий. — Квин отложил топор в сторону. — Под красивыми словами прячется гадкая правда. Мы обретаем себя заново, потому что у нас нет цели. Поэтому мы ищем смысл в изменении. В огне и возрождении. В бесконечном очищении. Но в изменении ради самого изменения нет смысла. — Он поднялся на ноги. — Я не отведу тебя. Даже ради братства. Мы втоптали его в пыль давным-давно. — Он помолчал, словно вспоминая что-то. — Кто из вас хочет разделить со мной трапезу?
— Еду? — уточнила Савона, глянув на Фабия.
— Вроде того. — Квин снял с полки несколько деревянных чарок и вытащил нож из мехов. Затем сделал разрез на руке и дал крови наполнить каждую чарку по очереди. — Оказывается, мне мало что нужно для пропитания.
Фабий так легко не сдавался:
— Я должен поговорить с ним.
— Тогда ищи его сам. Я же нашел. А ты, как тебе никогда не надоедало напоминать мне, был из нас самым умным.
Квин протянул Савоне чарку. Та приняла ее и вежливо пригубила. Фабий проигнорировал предложенное угощение и встал:
— Пустая оказалась трата времени. Пошли, Савона, нам пора уходить.
— Я бы на вашем месте остался, — заметил Квин. — Когда наступает ночь, планета просыпается. Тут есть твари, что проглотят космодесантника в полном доспехе и не подавятся.
— Это из собственного опыта? — спросила Савона.
Квин глянул на потрепанные доспехи в углу.
— Из болезненного опыта, да. — Он поднялся. — Я хочу побыть один. Можете наслаждаться огнем или бродить в темноте, как вам угодно. Надеюсь, утром вас тут не будет.
Фабий проследил, как Квин поднимается по грубо отесанным ступеням, и снова повернулся к огню.
— И что теперь? — спросила Савона.
— Не знаю. Мне надо подумать.
Квин выбрался на крышу хижины и закрыл глаза. Ветер пронизывал насквозь. Стужа ласкала его, как любовница, и он наслаждался ее прикосновениями. В темноте кто-то завыл. Раздался хор воплей. Охота началась.
Вдалеке он услышал отрывистый грохот болтеров и подумал, что надо было предупредить Фабия о диких животных пораньше. Он повернулся к северу и проследил, как что-то размером с гору побрело на восток. Тварь издала рев, похожий на скрежет тектонических плит, и Квин ощутил его отзвуки внизу живота.
— Рай, — пробормотал он. Простой мир для простого человека. Мир, где убей или будешь убит. Удовольствие всегда там, где его находишь, и он нашел его здесь.
Он бросил взгляд на каменную крышу. Было слышно, как вполголоса переговариваются его гости. Паук будет плести новую паутину. Было что-то вызывающее восхищение в настойчивости Фабия, в том, как упорно он отказывался подчиниться неизбежному. Вот почему боги любили его. Им быстро все наскучивает, а неистовые душевные метания Фабия доставляют почти постоянное развлечение. Или доставляли. Но как бы часто ему это ни объясняли, Фабий отказывался понимать, отказывался признавать законы мироздания и свое место в нем. И даже у богов может лопнуть терпение.
Квин не сомневался, что перед уходом Фабий попытается совершить какую-нибудь подлость. Это было предрешено заранее, и он ощутил укол сожаления о том, что почти наверняка должно произойти. В конце концов, именно по этой причине Слаанеш привел сюда Фабия. Квин сжал пальцы и подумал о том, каково было бы раздавить череп Паука. Покончить с его безумным плетением паутины раз и навсегда. В те смутные дни после пробуждения он часто мечтал убить Фабия. Боль перерождения казалась почти невыносимой.
Несмотря на все это, он никогда не спрашивал Фабия зачем. А Фабий никогда не говорил на эту тему сам. Может быть, и сам не знал. А может, это и не имело значения.
— Я не хочу убивать тебя, брат, — пробормотал Квин. — Но боюсь, что ты не оставишь мне выбора.
Он поднял глаза к небу, к бездне извивающейся черноты, и подумал, вознаградят ли его боги, если он раз и навсегда избавится от Фабия Байла.
— Лучше тебе этого не
