станет. И Томас протянул руку, провел осторожно, точно боялся, что эта коса того и гляди отвалится. И выражение лица такое задумчивое-презадумчивое. С чего бы? Волосы – просто волосы. Потянул за веревку и пообещал:
– Я потом заплету.
Ага. Заплетет. Я себе это представила. И фыркнула.
– Постараюсь, – кажется, Томас слегка покраснел.
– Развязывай уже…
Переплести давно пора. И помыть тоже. Волосы вечно набирают всякие запахи, порой не из самых приятных. Томас старался быть аккуратным.
Он разбирал косу. И расчесывал пальцами пряди. Вытаскивал амулеты, которые устраивал тут же, на подлокотнике кресла. Этот серебряный бубенчик я, помню, купила в соседнем городке, в той лавке, где туристам продавали остатки драконьей шкуры и прочую ерунду. Бубенчик лежал в ящиках распродажи, но стоило его взять, как оказалось, что попал он туда случайно и стоит не десять центов, а два бакса. Хозяин был еще тем жлобом.
Но Дерри сказал, что тогда и шкура драконья других денег стоить будет. Для него. И бубенчик достался мне. А вот кривоватую рыбку Дерри из зуба дракона вырезал. Деревянный дракон – от Гевина.
Странно. Мне не неприятно. Напротив, прикосновения Томаса успокаивают, почти убаюкивают. И сидеть тепло. И молчать уютно. И волосы мои текут сквозь его пальцы черной водой.
– Мне казалось, они жесткие. – Он осторожно вытянул ленту, на которой висел крохотный камень.
Его я нашла в пещерах. Не знаю, что за камень, но красивый. Переливается. И драконы одобрили.
– А они мягкие, как шелк… преступление такие прятать. Ты должна ходить с распущенными.
– Ага… чтоб кто из молодняка в них устроился? У первогодков инстинкт, они норовят забраться повыше. Раньше только так и получалось выжить – зацепиться за взрослого дракона.
– Но ты же не всегда в горах.
– Почти всегда.
– Почему?
Не знаю. Не то чтобы там работы много… нет, много, конечно, но не настолько, чтобы совсем не спускаться в город.
– Наверное, там спокойно. Что бы ни происходило внизу, там спокойно. И ничего никогда не меняется. Когда Вихо не стало, мне дали отпуск. Я уехала и повстречала Билли…
Мне ведь тоже захотелось вдруг той жизни, которую все вокруг называли нормальной.
Чтобы муж. Дом. И ужины вместе. Чтобы на звезды смотреть или хотя бы гулять по городу, как Ник и Зои. Сидеть в кафе с подружкой К матушке заглядывать, убедить ее, что я не совсем и пропащая. А вышло…
– Потом я поняла, что в горы Билли не сунется. И сделает вид, будто верит, что я занята. Главное, чтобы деньги приносила. А я приносила. И он ездил сам продавать. Приезжал обдолбанный и без денег. Смотреть на это радость небольшая, да… потом и он ушел. То есть я думала, что ушел. И порадовалась. Да. Но смысла возвращаться домой совсем не стало.
Как объяснить, что чувствуешь, когда в доме пустота? И нет повода для тревоги, но все равно беспокойно. И беспокойство это заставляет ходить из комнаты в комнату, и на кухню тоже, и с кухни. И обратно. Когда книги больше не радуют. И всех-то занятий – это сидеть у окна и пялиться на пустыню, отсчитывая время до заката. А потом проваливаешься в сон, который тоже сам по себе пуст.
Это можно объяснить. Но я не хотела. Как-то жалко выглядело, получалось, что мне и так плохо, и этак нехорошо, а что мне нужно, я и сама не знаю.
Драконий рев разорвал тишину. И мне подумалось, что скоро и вправду все закончится.
– Надо уходить, – я сползла со стула и вцепилась Томасу в руку. – Предупреди своих…
Его голос вплелся в гул ветра.
Буря все-таки пришла. За драконом ли, за нами, не так уж важно. С каким-то пугающим саму себя спокойствием я поняла, что будет дальше. И не удивилась, когда дом содрогнулся от удара. И пусть защита выдержала первую волну драконьего огня, надолго ее не хватит.
– Надо уходить. – Я облизала пересохшие губы. – Или хотя бы в подвалы спуститься.
Томас молча подхватил меня на руки.
Снова.
Милдред беспокойно кружила по комнате. Она то и дело останавливалась, прижимала руки к вискам, отпускала, опускала плечи, будто разочарованная в себе самой. И продолжала прерванный путь. От золотистого диванчика с резными ножками – к окну. От окна – к столу. От стола – к шкафу. И по ковру, разрисованному желтыми и белыми треугольниками.
– Что-то не так. Неправильно.
– Все неправильно. – Лука не мешал. Кому-то и вправду на ходу думается легче.
А что неправильно…
Ник Эшби словно сквозь землю провалился. И маги вновь разводили руками, мол, никак не возможно найти, даже по крови, даже рядом с источником.
Нестабильное поле. Драконы, чтоб их.
И проклятый хозяин, с которого станется уйти в горы на пару месяцев, а то и лет. И мучают сомнения, не слишком ли беспечен был Лука, позволив Эшби оставаться на свободе. Адвокаты адвокатами, но всегда можно сыграть в самодура.
Поздно.
– Станислав Эшби… пусть не примерный семьянин, но детей любил… и заразил супругу неизвестной болезнью, чтобы получить наследника. Он определенно знал, что делает. И, как врач, должен был бы интересоваться развитием этой болезни. – Она остановилась. – А есть портреты?
– Чьи?
– В старых семьях любят писать портреты. Или снимки делать. Но снимков тех, кто был до Лукреции Эшби, я не нашла. А портреты должны быть. Где?
И сама себе ответила:
– Кажется, Уна упоминала, что их перенесли после ремонта. Идем.
– Сейчас?
Ночь на дворе. Тьма расползлась, и ветер завывает, что стая койотов. И если Николас Эшби где-то там, то Лука ему не завидует. Впрочем, и здесь неспокойно.
Нехорошее ощущение. Опасность близко.
– Почему нет? У тебя фонарик есть?
Фонарик имелся, правда, нужды в нем не было, поскольку в этом доме и на чердаке свет наличествовал. Круглая лампа на длинном шнурке провода заросла грязью, к которой прилипли мелкие и крупные мошки. Стоило ей вспыхнуть, как закружились, застучали по стеклу бестолковые ночные мотыльки.
Пыльно. Грязно. Вещи стоят. Когда-то их укрывали простынями, силясь хоть так защитить от грязи, но обыск добрался и до чердака. Тканевые чехлы лежали в углу серой кучей.
Зеркало. Стол. И старый комод, у которого уцелели медные ручки. И да, в виде драконов. Пузатая ваза. Каменная цветочница с сухой землей. Из земли торчат тощие ветки, на которых пробиваются тощие же листочки.
– Вот она. – Милдред все же не стала касаться листа. – Роза Эшби… смотри, а это герб. Почему он здесь?
– А где ему быть?
– В холле. И на самом доме. На каждой
