«Я бы не стал утверждать, что это тупик, — возразил Егоров. — Умение погрузить женщину в нирвану множественного оргазма — одна из высших добродетелей мужчины, средство продлить женское терпение и тем самым отсрочить революцию. Мне пришлось принять двойную дозу «виагры». Вы правы, я добыл ненужную мне, скорее даже опасную для меня истину. Но это случилось непреднамеренно, во время эксперимента. Не забывайте, я не только практикующий врач, но еще и ученый».
«Не бойтесь, — брезгливо отступила от Егорова Аврелия, — вы не пострадаете за…»
«Свой длинный член, — подмигнул ей Егоров, — и страсть к познанию. Запись вас не разочарует».
Аврелия побрезговала сидеть в машине рядом с Егоровым, велела ему разместиться на переднем сидении. Пока ехали к дому психиатра — он (оскорбляя Бога) жил на набережной возле Храма Христа-Спасителя, ей пришла в голову мысль приказать дынноголовому водителю-охраннику отпиздить (именно это нецензурное слово показалось Аврелии максимально подходящим для предстоящего действа) Егорова за все его омерзительные проделки. Глядя из машины на проплывающие дома, подернутые пылью деревья, мерцающие сквозь окна экраны (транслировали какой-то важный футбольный матч), Аврелия наслаждалась мысленным созерцанием картины укрощения (избиения) строптивого проходимца-психиатра. Она даже проверила, насколько хороши каблуки на ее туфлях. Они оказались исключительно хороши — литые, металлические, с резиновыми набойками. Аврелии, как уважающему себя художнику, хотелось завершить картину изящным «автографом» — каблуком в яйца психиатра.
Дынноголовый водитель, хоть и не чувствовал вони, но считывал складчатым затылком мысли хозяйки. Не говоря ни слова, он проследовал с Аврелией и Егоровым в лифт, а на лестничной клетке уткнул в спину психиатра пистолет. Другой — свободной — рукой крепко взял возящегося с ключами Егорова за шиворот, как большого нашкодившего кота. Странно, но в это мгновение психиатр показался Аврелии более похожим на… зайца. Но зайцы, если и шкодят, то почти никогда, в отличие от котов, не позволяют хватать себя за шиворот.
Кот, заяц, какая разница, с отвращением подумала Аврелия.
Если бы Егоров в тот момент оглянулся, он бы увидел, что охранник видоизменился: у него удлинились руки, два глаза на лице слились в один, а на спине образовался мышечный бугор.
Но Егоров не оглянулся.
Он был покорен судьбе.
Аврелия снова (на сей раз с некоторым неудовольствием) отметила чрезвычайную (жизнесохраняющую) сообразительность психиатра. Покорность судьбе означала безусловное принятие (любой) судьбы. В этих случаях судьба, как правило, воздерживалась от дополнительных испытаний для судьботерпца.
Егоров медленно поднял руку, включил в прихожей свет. Металлические каблуки Аврелии, еще мгновение назад весело, как бенгальские огни, искрившиеся над полом, погасли. Хитрый психиатр, как… тритон в море?.. ускользнул от возмездия.
«Подожди нас здесь», — велела она охраннику.
«Не найдешь — убью! Я все вижу!» — произнес охранник низким, как из-под земли, голосом, каким не разговаривают люди. Встряхнув для острастки присмиревшего кота-(зайца?)-психиатра, он остался в прихожей.
В комнате Егоров молча выдвинул из-под дивана инструментальный, косматый от свалявшейся пыли, ящик.
Открыл.
Ящик был доверху набит дисками, флэшками, картами памяти и прочей начинкой для электронного хлама.
Неужели везде… бабы? — разозлилась Аврелия.
Глядя как Егоров роется в ящике, отыскивая нужную флэшку, она подумала, что только идиот может искренне верить в то, что у айпадов, айфонов, смартфонов и прочих бессмысленных игрушек, а также социальных сетей — есть будущее. Это было неправильно составленное будущее из одних и тех же букв — с е т ь вместо е с т ь (во всех смыслах слова). То есть всеобъемлющая «вонь познания-II». Но миллионы людей каждый день бросались в эту вонь, как… тритоны в море? Вот и он, вот и он, — вспомнилась Аврелии подпись под фотографией бывшего президента — заядлого интернетчика и твиттериста, — разрядившийся айфон… А можно: размечтавшийся тритон! — подумала Аврелия. Определенно, тритоны не давали ей сегодня покоя. На фотографии бывший президент был в какой-то детской рубашке и с крохотной (по росту) клюшечкой для гольфа в руках.
«Скоро?» — Аврелия шагнула к привинченному к стене старинному зеркалу в резной — темного дерева — раме, увидела себя во весь рост — высокую, как амфора, на металлических литых каблуках — и чуть не разрыдалась в голос, до того она была хороша. Ну почему остров и… тритоны? — в отчаяньи подумала Аврелия. Когда мир велик и прекрасен, когда в нем столько красивых вещей и столько мужчин, готовых мне их дарить?
«Уже!» — Егоров приблизился к ней сзади, осторожно и нежно, так что Аврелия видела его руки, обнял ее.
Рука с флэшкой медленно, как змея, скользнула сквозь ворот блузки на грудь Аврелии, бережно поместила флэшку в бюстгальтер. Затем руки Егорова опустились на бедра Аврелии, потом ниже, подхватили юбку, повлекли ее, как чехол с орудийного ствола, вверх. Юбка на шелковой подкладке скользила легко, словно бедра (стволы) Аврелии были смазаны маслом.
Аврелия завела свои руки за спину, ощутила твердую, как если бы в штанах прятался молоток, плоть Егорова. Переступила литыми металлическими каблуками через незаметно съехавшие на пол кружевные в блестках трусы.
«Сколько?» — спросила она.
«Что? Опять? Я же сказал…»
«Сколько ты сожрал „виагры“, чтобы так стоял?» — уточнила Аврелия.
«Я бы мог сказать, что хочу узнать истину, — с достоинством произнес Егоров. — Но я не хочу ее знать, потому что…»
«Потому что тебя там… не стояло! — гибко выгнулась, разведя ноги и упершись руками в старинное зеркало, Аврелия. — Ты знаешь, — провела рукой по бюстгальтеру, где, подобно крохотной птичке, угнездилась флэшка, — если что не так, тебе… не жить», — прошептала, задыхаясь, почти теряя сознание.
Проклятый заяц знал, как забивать молотком гвозди.
«Не только мне, — с трудом расслышала Аврелия прерывающийся голос Егорова. — Ты права, меня там не стояло. Но у меня стоял! Еще как стоял!»
10
Вергильев по старой памяти, как в прежние времена, когда состоял на службе и отвечал за такого рода мероприятия, появился на Пушкинской площади за полчаса до приезда шефа. Тот должен был приехать с женой, которая (по общественной линии) попечительствовала проекту «Чистый город — чистые люди», добиваясь дополнительного финансирования от разных фондов, банков и частных инвесторов.
Вергильев несколько раз встречался с ней по делам в офисах у Славы и у Аврелии Линник.
Жена шефа занималась проектом серьезно. Просматривала отчеты о проделанной работе, внимательно читала письма банкирам, руководителям корпораций и прочим важным людям, которые от ее имени составлял Вергильев. К кому-то из этих людей, по ее мнению, не следовало обращаться. Кому-то — надо было писать в иной тональности. Вергильев даже растерялся от столь деятельного ее участия в этом нелепом мероприятии. Он-то (до недавнего времени) не видел в нем никакого смысла, кроме очередного «распила» денег, чему немало способствовал полученный им самим «кирпич» пятитысячных.
