немного переоценил свои силы: спина болела всё сильней. А местной анастезии, как я понял со слов московского врача, не существует. Укол морфия или кокаиновые пилюли — вот и вся обезболка. Я умудрился не попробовать дурного зелья в прошлой жизни, и в этой пробовать не хочется. Значит, придется терпеть.
Вокруг постепенно темнело. Час назад мы проехали Валдай, пять минут назад миновали Зайцево. Впереди Бронницы и Новгород. Тот самый, что некогда звался великим господином. В нем контрольная точка. И останется всего около двухсот миль до столицы, до финиша.
Итальянец, кажется, начал понемногу замедляться. Наверняка, устал. Он проехал накануне от Новгорода до Москвы, а сегодня — от Москвы до Новгорода. Вчера приехал поздно, выспался плохо, а теперь я действую ему на нервы, вися сзади. Да и дорогу стало видно плоховато. Но на обгон идти рано, все главное случится после Новгорода. У меня подзаживет рана, я отдохну, буду способен к более энергичным действиям, тогда и погоняемся.
Я чувствовал себя неважно. Спину жгло огнем, а при резком движении руля с меня словно шкуру живьем снимали. Отдых был необходим, факт. Хотя бы до утра. А там — двести миль пути, четыре часа — и доктор, мягкая кровать в гостиничном номере, отдых, ужин и прочие радости жизни. Ну и девушка, конечно. Гонка официально закончится через пару дней, когда все, кто в принципе мог добраться до финиша, до него доберутся. И я вполне успею достаточно подлечиться прежде, чем идти на разговор со сбрендившим Огинским.
После Бронниц совсем стемнело. Я включил фары и приотстал от итальянца, чтобы не слепить его. Скорость совсем упала. Теперь мы ползли от силы тридцать миль в час. Я ехал в ожидании отдыха, и тут Клейст меня окликнул:
— Владимир Антонович, оглянитесь.
Я бросил быстрый взгляд назад. Позади, отставая где-то миль на пять, двигались по дороге две пары желтых точек.
— Вы думаете, немцы?
— Уверен в этом, — ответил напарник.
Как я мог об этом забыть! Немцы — это означает, что утром снова придется мучительно сражаться со сладкой парочкой, пытаясь не дать подставить себя. Кроме того, они вполне могут ночью устроить диверсию. Мы с Клейстом слишком устали, чтобы полноценно караулить мобиль, а наемной охране я не очень доверяю. Был уже случай. Нет, оставаться в Новгороде нельзя, каким бы уставшим я не был.
— Николай Генрихович, как вы себя чувствуете?
Клейст понял меня сразу.
— В данном случае уместнее спросить об этом вас.
— Честно говоря, не слишком хорошо. Но боюсь, что если мы остановимся на отдых, то до финиша не доберемся. Я рассказывал вам об этом Винкельхоке и его угрозах?
— Рассказывали. Думаете, кто-то из них способен на криминал?
— Думаю, да. Кроме того, вы ведь видели, как они сегодня действовали? Нам помог лишь случай. Не факт, что подобный случай выручит нас завтра. Я же буду не в том состоянии, чтобы эффективно им противодействовать.
— Что ж, давайте рискнем. Но придется заехать в трактир, взять с собой бутерброды и кофе. Не знаю, как вы, Владимир Антонович, а я ужасно проголодался.
Через полчаса в трактире на выезде из Новгорода мы с Клейстом ожидали, пока нам вынесут заказ.
— Владимир Антонович, — повернулся ко мне механик. — Помните то ралли, где на нас устроили засаду?
— Помню, конечно. Но при чем здесь это?
— Как же? Вот смотрите: если те два экипажа имеют задание насчет нас, а выполнить его не могут, что они сделают?
— Простите, Николай Генрихович, но сейчас я не самый сообразительный человек. Так что излагайте всё до конца.
— Они пойдут на телеграф и доложат своему начальству о провале миссии. Нам сейчас главное — это добраться до финиша, в этом случае мы становимся победителями гонки. И выходит, что единственный способ нас остановить — засада на дороге.
— Сколько у нас есть времени?
— Примерно два часа. Пока немцы отправят телеграмму, пока их начальство примет решение, пока найдет нужного специалиста и вывезет его на тракт, пройдет как раз столько времени.
— Что ж, тогда два часа едем с фарами настолько быстро, насколько выйдет. А потом надеваем подарок Шнидта, выключаем свет и смотрим, с какой скоростью позволяет ехать это чудо гогглостроения.
Нельзя сказать, что два часа пролетело незаметно. Напротив, каждую минуту из них я прочувствовал своей спиной. Но выхода не было, я стискивал зубы и давил на акселератор. Мобиль несся по пустой дороге, подпрыгивая на кочках, я шипел от боли, жевал подаваемые Клейстом бутерброды, запивал их кофе и продолжал вести «Молнию» сквозь ночь. Ближе к Петербургу наползшие откуда-то тучи заволокли все небо, закрыв и луну, и звезды. Темнота наступила практически абсолютная.
Я остановил мобиль, погасил фары.
— Ну что, Николай Генрихович, рискнем?
— Рискнем, Владимир Антонович.
Клейст извлек из саквояжа футляры с гогглами. Скинув краги, мы заменили очки, и я поспешил опробовать новинку. Нельзя сказать, что видно стало так же, как днем, но границы дороги были отчетливо различимы.
— Готовы, Николай Генрихович?
— Готов.
— Ну, поехали.
Поначалу я двигался довольно медленно, привыкая к новому видению пространства. Но постепенно глаза стали привыкать и различать все больше деталей. Сперва стали видны крупные ямы и кочки, потом средних размеров камни. А мелкие ямки я и за препятствия не считал. В итоге, через несколько минут мы пусть не мчались, но двигались достаточно быстро, миль сорок в час.
Мы проехали Чудово, Любани, приближались к Софии. До финиша оставалось миль тридцать, когда на дороге впереди появились огоньки фар встречного мобиля. Кто бы там ни ехал, но показываться ему я не собирался. Свернул прямо в поле, почти наугад, и, удалившись от дороги метров на пятьдесят, остановил «Молнию». Минут через пять мимо пронесся мобиль, что-то из серии «Эмилий». Дождавшись, когда звуки стихнут вдали, я вернулся на трассу и, по-прежнему не зажигая фар, двинулся дальше.
Свет я включил уже в Софии, и то лишь для того, чтобы случайные прохожие сослепу не кинулись под колеса. И последние двадцать миль до столицы ехал уже спокойно, если не считать постоянной дергающей боли в спине.
На контрольном пункте никого не оказалось. У меня уже почти не осталось сил, так что все хлопоты легли на Клейста.
Нужный чиновник обнаружился в ближайшем трактире, где он мирно клевал носом над кружкой пива.
— Господин Стриженов? — узнал он
