окружали преторианцы в сияющих доспехах, в шлемах с алыми гребнями, сенаторы и всадники в тогах с пурпурными полосами, женщины, распустившие косы в знак траура.
Максим обводил глазами Марсово поле. Знал: среди сенаторов стоит Марцелл, среди знатных горожанок — Игнема и Сервия, в толпе простолюдинов — Тит Вибий, в числе вольноотпущенников — бестиарий и Лавия, среди приближенных императора — он сам и Гефест. Весь Рим прощается с императором.
Но весь ли Рим скорбит? Или для горожан похороны императора — просто великолепное зрелище, некоторое разнообразие среди праздничных шествий и гладиаторских игр? Сумеют ли римляне оценить, что сделал для них Нерва? И что останется от его трудов?
Максиму был известен ответ. Останется… Полтора абзаца в учебнике истории. В промежутке, между главами о злодействах Домициана и подвигах Траяна.
С вершины костра взмыл в небо орел[41]. Огонь догорел, и пепел был собран в урну.
В молчании возвращались домой Максим с женой. Лишь у самых дверей Сервия повернулась к мужу:
— Когда с вершины погребального костра выпустили орла… Мне показалось… Показалось, что и впрямь гордый дух императора взмыл в небо.
…На следующий день после похорон оглашено было завещание Нервы. Состояние императора переходило к Траяну. Римский народ получал в дар великолепный Форум. Не забыты были друзья и преданные слуги императора. Максим узнал, что тоже не оставлен вниманием Нервы.
Получив деньги, актер принялся настойчиво обходить мастерские скульпторов. Искал долго и упорно. И нашел. Скульптор, маленький суетливый грек, показал ему изваяние. То самое, копию с которого Максим видел в Екатерининском парке. Скульптор расстарался, придав болезненному императору торс Юпитера. Но лицо воссоздал верно. Высокий лоб, нос с горбинкой, чуть впалые щеки, четко очерченные губы. Это было умное и гордое лицо человека, в течение полутора лет правившего Римской империей.
Максим выкупил у скульптора статую Нервы и подарил городу.
…И снова недели потекли за неделями. Со смертью Нервы забот у Максима только прибавилось. Император Траян оставался на границе, но не спешил прислать в Рим доверенных лиц, заменить ими чиновников Нервы. За полгода не произвел ни одного нового назначения. Даже Касперий Элиан по-прежнему занимал пост начальника гвардии. Казалось, Траян не собирался вспоминать о бунте преторианцев и наказывать виновных. Подобное всепрощение изумляло Максима. Порой он спрашивал себя, так ли кроток новый император? Или, за множеством дел, ему было просто недосуг обрушить карающий меч?
…В один из дней, когда Максим задыхался от усталости и оставил всякую надежду провести вечер с Сервией, дорогу ему заступил Касперий Элиан.
Над городом угасал холодный закат. Огромные палатинские дворцы были погружены во тьму, зато ярко сияли окна канцелярии, в домах императорских рабов и вольноотпущенников. Максим, запыхавшись, взбежал по лестнице на Палатин — спешил из архива в канцелярию. Столкнулся с Элианом.
— Ты слышал? — сказал начальник гвардии вместо приветствия. — Новый цезарь не торопится возвращаться в Рим.
Максим попытался удержать в десяти пальцах восемнадцать свитков. Ответил нервно:
— Думаю, ему хватает дел на границе.
Рванулся бежать, но Касперий Элиан удержал.
— Вероятно, не хватает. Хочет заодно вершить дела римские. Вызывает к себе меня, тебя, Аргуса и еще нескольких вольноотпущенников.
— Вызывает? — не понял Максим.
«Так и есть». Свитки посыпались на землю. Актер не имел ни малейшего желания копировать Чарли Чаплина, но судьба заставила: пока поднимал одно письмо, остальные выскальзывали меж пальцев. Пытаясь заслонить тонкий папирус от брызг ближайшего фонтана, Максим переспросил:
— Вызывает? Куда? — Мысленно пожелал Элиану провалиться.
— В Колонию Агриппины, — «отрапортовал» начальник гвардии. — Там стоит его армия.
Свитки снова посыпались на землю. Максиму показалось: водяные капли выбили по чаше фонтана тревожную дробь. Актер напряженно прислушивался к себе. Что напугало? Давнее воспоминание? Вспышка интуиции?
— Ты поедешь?
— Приказ есть приказ.
— Не езди, Элиан.
Начальник гвардии оторопел.
— Не езди, — повторил Максим.
Сам не смог бы объяснить, почему настаивал. Читал что-нибудь? Просто почувствовал? Только водяная дробь звучала все оглушительнее. «Опасность, опасность!» — барабанили капли.
Элиан забеспокоился. Тихо спросил:
— Ты… что-то знаешь?
Максим покачал головой.
— Опять звезды предупреждают? — попробовал пошутить Элиан.
— Не езди.
Элиан помолчал. Потом беспечно улыбнулся:
— Приказ императора нельзя нарушать. Казнят.
Максим попытался рассудить здраво. Ничего нет странного в том, что император вызывает к себе начальника гвардии. Дурным знаком было бы как раз обратное. Траян не сместил Элиана, не назначил другого префекта. Значит, доверяет Элиану.
— Не езди, Элиан.
— Ослушаться императора? — протянул начальник гвардии. — Тогда останется одно: бежать.
Максим кивнул. Сомнения Элиана были понятны. Покинуть Рим? Нарушить присягу? Стать добровольным изгнанником? Из-за какого-то невнятного предупреждения?
— Не езди.
Но Элиан уже принял решение.
— Собирайся в дорогу. Выезжаем через два дня.
* * *
Лошадь была живой и теплой, доверчиво смотрела круглыми черными глазами и бережно брала теплыми мягкими губами куски белой лепешки. Но нрав у нее был коварный. Она переходила на мелкую рысь, когда следовало мчаться вскачь, и брала в галоп, когда весь отряд останавливался. Вдобавок стоило Максиму отвернуться, кусала его за самое чувствительные места.
Максим заподозрил, что лошадь так выражает презрение к наезднику.
Нет, конечно, учась в институте, он брал уроки верховой езды. Правда, лихим кавалеристом стать не успел. Да и сколько лет прошло с тех пор. А в Риме… В Риме за последний год его путешествия ограничивались переходом от канцелярии до дома Августа и обратно.
И вот теперь он трясся верхом на упрямой кобыле, ругаясь сквозь зубы и потешая спутников. Элиан не мог опомниться от изумления, солдаты конвоя переглядывались и пересмеивались. Максим не задевали насмешки. Он переживал ужасное открытие: римляне ездили без стремян!
За день предстояло одолеть шестьдесят — семьдесят миль[42]. Максим был ошеломлен. Не представлял, с какой скоростью путешествовали древние римляне. Полагал, поездки растягивались на долгие месяцы, если не на годы. Элиан же рассчитывал добраться — часто меняя лошадей — до Колонии Агриппины (с низовий Тибра до низовий Рейна) не более чем за месяц. Намекнул, что мог бы передвигаться быстрее, не имей обузы в виде никудышного наездника.
— Быстрее? — не поверил Максим.
— Гонцы проезжают и сто миль в сутки, — гордо ответил Элиан.
На растерянные вопросы Максима объяснил, что путешествие из Рима в Брундизий — если двигаться не спеша — можно совершить за десять дней, в Александрию — за две недели.
«За десять дней из Рима в Брундизий?! Это не меньше пятисот километров. От Петербурга до Москвы — семьсот. А письма идут десять дней! На лошадях их перевозят, что ли?!» — возмущался актер, изо всех сил понукая
