оживает: вот подмигнул ей, как давешний шофер, будто сдвинулся и поплыл... Бородка куда-то пропала, усы стали короче, и вместо прилизанного языка волос богатая седеющая шевелюра. Это учитель ее, профессор Никита Иванович Вольнов.
— Никита Иванович! — звучит голос матери, Анны Михайловны. — Вы как посаженый отец садитесь в центре, а жених с невестой подвинутся...
Свадебный стол в квартире Анны Михайловны. В центре за столом сидит Анна Михайловна, по правую руку от нее Никита Иванович Вольнов, а уж потом, чуть сдвинутые на край, жених и невеста.
Среди гостей только один Макарьев знаком нам. Все они молодые, шумные студенты.
В этом окружении и Анна Михайловна помолодела и похорошела. На первый взгляд можно подумать, что это она выходит замуж за Вольнова. Он великолепен в черной тройке, со своей горделивой осанкой.
— Горько! — кричат хором. — Горько!
Муся и Василий церемонно целуются.
— Ах, ну кто же так целуется? — Анна Михайловна даже в ладоши прихлопнула (она пьяненькая). — Господа! Простите, товарищи! Да какие вы мне товарищи? Дети вы неразумные, дети. И целоваться как следует не научились. Как вы жить без нас будете?
— По закону Ньютона! — кричит кто-то. — Тело притягивается к телу.
— Ха-ха-ха! Горько!
— Да погодите вы со своим "горько". Подумаешь, тоже зрелище. Я спрашиваю о смысле жизни!
— Ен в вине!
— Ха-ха-ха!
— Горько!
— Боже мой! Да вы и в самом деле дети. Поцелуев не видели. Никита Иванович, да скажите вы им слово напутствия вместо отца.
Никита Иванович встал. Все тотчас умолкли.
— Что же мне вам сказать? Вы связали свою судьбу с наукой. А служить науке — значит служить истине. Порой это бывает не легко. Проще уступить, пойти на компромисс, на сделку с совестью. Но помните — от совести, как от истины, можно отречься, но обрести их вновь нельзя. — Он поднял бокал. За чистоту вашей совести! Передвигайте камни науки!
Все встают, пьют.
И вдруг раздается откуда-то другой, скрипучий голос:
— Кто передвигает камни, тот может надсадить себя.
Мария Ивановна вздрогнула и очнулась. Она сидит в бегущем "газике", на коленях ее лежат газеты, журналы, телеграммы. Одну телеграмму она держит в руках. Невольно читает ее, звучит чуть насмешливый голос Лясоты:
— Приветствую и поздравляю вас, передвигающую камни науки.
И опять, вперебой, тот бесстрастный предостерегающий голос:
— Время обнимать и время уклоняться от объятий.
Мария Ивановна оглянулась. Слева, за рулем, сидит Петя, опустив голову. Ей послышалось, что он всхрапнул.
— Петя!
— А! — Он тревожно вскинул голову. — Что такое, Мария Ивановна?
— Ничего... Я, кажется, опять заснула?
— Не знаю, Мария Ивановна. Я сам вроде заснул.
— Ты шутишь?
— Ей-богу, правда! Даже сон видел — будто я сижу верхом на свинье, держусь за уши. Она визжит и тянет меня в болото.
— Эдак с тобой не то что в болото, на тот свет попадешь.
— У меня спотыкач — шоферская болезнь. Со мной разговаривать надо.
— Знаю я твою болезнь. С девками прогулял.
— Да шоферская судьба такая: днем держись за баранку, а ночью бери под крендель.
— Кого?
— А это уж какая попадет...
Бескрайняя сибирская степь с редкими березовыми колками на горизонте; и все это безлюдное пространство заполнено зреющими хлебами. Одиноко катится "газик" по дороге. Приоткрыто лобовое стекло, врывается ветер в машину, треплет на Марии Ивановне пеструю кофточку, раскидывает рассыпчатые седые волосы.
— Петя, тебе в жизни когда-нибудь говорили: служить истине?
— Нет, — ответил тот с ходу. — Истина, она не требует доказательств. Все ясно: истина она и есть истина. Чего же тут стараться служить?
— Но разве так не бывает? Вам говорят — вот истина. А на поверку она оказывается ложью.
— Почему ж не бывает? Вот третьего года возили мы пшеницу в совхоз "Слава целине". Прямо от комбайна возили на ток и ссыпали в кучу. Гору Арарат навалили. Ну, мы шумели поначалу: сгорит, говорили, зерно. А нам не ваше дело. Это, мол, новый метод хранения. Ладно, насыпали. Не прошло и месяца — почернело зерно и пнем село. И кто же виноват? А никто. Вот такая истина вышла.
— А кто вам приказывал возить?
— Замдиректора. Дан что ты ему сделаешь? В глаза, что ли, плюнешь? Ну, плюнь! Он утрется да пойдет дальше. А тебе по шее за это.
— Ну а если этот замдиректора благодарность вам вынесет, поздравлять начнет? Обнимать за плечи? Тогда что?
— Дак наше дело телячье: дают — бери, а бьют — беги.
— В том-то и беда, Петя, что многие так и поступают.
Они подъезжают к большому придорожному селу. Разбитая дорога зигзагом пересекает два сельских порядка. "Газик" резко сбавил скорость — ухабы. Здесь, недалеко от дороги, прямо посреди села насыпана большая куча щебня. Возле нее стояли шумной толпой бабы и ребятишки; они окружили три самосвала и что-то кричали шоферу, грозя кулаками.
— А ну-ка, сверни! — приказала Мария Ивановна. — Что там происходит?
"Газик" подъехал к толпе, Мария Ивановна вылезла из машины. Ее тотчас окружили женщины.
— Что за шум? — спросила она.
— Да это же не шоферы — скоты!
— Только коровы посреди села гадят...
— Жеребцы они! Им на русском языке говорят, а они ржут.
— Дикари они! Печенеги!!
— Да в чем дело? — спросила Мария Ивановна крупную женщину в синем переднике, на голову возвышавшуюся среди остальных.
— Вот мудрец! — указала она рукой на седого мужика в пиджачке и в сапогах, стоявшего на крыле самосвала. — Облюбовал нашу улицу под щебеночный склад! Здесь дети играют. Вон какой луг! Вся наша отрада. Полынь повыдергивали по былиночке, клены посадили, а он щебень валит.
Луг и в самом деле был превосходный.
— Ну что ты хлопаешь белками? — крикнула ему сухонькая старушонка и погрозила кулачком. — Иль посреди степи места не нашел? Ослиная твоя голова!
— Давай без оскорблений, — отозвался тот с крыла. — А то придется за личность отвечать.
— Твою личность надо уткнуть в эту кучу да вывозить хорошенько! крикнула могучая женщина.
— Это что за щебень? — спросила его Мария Ивановна.
— Обыкновенно, придорожный склад.
— И сколько же его будет, щебня?
— Восемьдесят тысяч центнеров.
— Кто же вам разрешил посреди деревни открыть склад?
— Вы сперва
