озера Выртсъярви, — закончил полковник. — Особое внимание уделите коммуникациям Таллин–Тарту и Тарту–Псков. Теперь совершенно откровенно: какие у вас сомнения, вопросы или просьбы?
Сильвия подумала.
— Сомнений нет, товарищ полковник, вопросы появятся на месте. А просьба есть. У меня одна мать и одна самая близкая подруга. Хотя бы изредка я хотела бы знать об их здоровье и судьбе.
— Постараемся. Подруга — это Вишнякова?
— Так точно.
— Первое выполним, второе… судя по обстановке. Вишнякова ведь тоже разведчик. Отстучите-ка мне на прощанье позывные…
Отстучала указательным пальцем по столу несколько цифр: «Сант-Яго», потом «Лючия».
— Ну, ни пуха, Сильва–Лена–Лючия!
И почти так же попрощались с нею Марина и Лена — это которая настоящая, «всамделишная» Лена.
Капитан — сотрудник оперативного отдела — еще раз, перед посадкой в машины, заставил каждого члена группы проверить парашют, задал каждому два-три контрольных вопроса.
— Что будете делать со стропами против направления ветра? — спросил он Сильву.
— Натягивать под себя.
Молчали в машине. Молчали на аэродроме. Перед такими рейсами даже обычно разговорчивые люди становятся молчунами. Самолет вырулил на посадку. После команды каждый надел парашют — десантный, проверенный, надежный. Садились в самолет той цепочкой, какой будут брести во вражьем тылу: командир группы, потом радистка, остальные, последним — помощник командира.
Перед взлетной дорожкой проверка моторов. «А девушку тоже туда?» — крикнул командир экипажа капитану, пытаясь заглушить моторный рев. «Тоже. На треугольник».
Эстонский связной оповещал их о месте высадки группы кострами, зажженными на «вершинах» равностороннего треугольника. Капитан прошел в кабину, сел рядом с Сильвией.
— Сейчас за нами малость поохотятся.
Они пересекали побережье залива. Гитлеровские зенитки взяли их в сильный обстрел. Пилот поднял машину к «потолку». Началась болтанка. Капитан перехватил страдальческий взгляд Сильвы, тихо спросил:
— Вытерпите? А то таблетку могу предложить…
Ответила взглядом: «Вытерплю». Он понял, улыбнулся, сжал ей руку. За иллюминаторами зенитные снаряды оставляли трассирующий след. Пилот, счастливо лавируя, бросал машину вверх и вниз, вправо и влево. Сильва закрыла глаза, а губы продолжали улыбаться и что-то шептать. Капитану показалось, что он услышал: «Мои костры».
А она и в самом деле думала о своих кострах. Вот и дождалась самостоятельной оперативной работы, к которой шла двадцать один год до войны и двадцать восемь месяцев в войну.
Она первая и увидела костры, когда самолет снизился и нырнул под облака.
— Низкая облачность! — крикнул командир корабля капитану. — Высота двести устроит?
— Никак! Парашют не успеют раскрыть.
— Ваше решение, товарищ капитан?
— Обратно на аэродром.
Снова обстрелы, болтанка и, наконец, свой аэродром. Сильва сошла по трапу, слегка покачиваясь. Капитан хотел помочь ей, отстранилась:
— Сама.
— День-два отлежитесь, Сильвия Семеновна…
— Не беспокойтесь, товарищ капитан, — сухо докладывает она. — К утру я буду готова к вылету.
Через сутки операция повторяется в том же порядке. Те же контрольные вопросы, та же подготовка парашюта, подметила, что даже рацию прижимает к себе на аэродроме уже знакомым движением. К группе подходит женщина в военном полушубке — страшно знакомое лицо. Откуда она ее знает? Да это же участница знаменитого перелета Москва–Дальний Восток, ее портрет обошел все газеты и журналы земного шара. Они как раз перешли с Ленкой на второй курс, сидели на комсомольском собрании, когда вдруг в аудиторию вошел киоскер и пустил по рядам свежие газеты. Вот когда аудитория зашумела и пришла в движение, вот когда Сильва впервые увидела лицо этой женщины.
— Товарищ командир полка, — говорит капитан, — группа к посадке готова.
Комполка замечает среди мужчин Сильву, приветливо козыряет ей.
— У вас в группе единственная девушка. Берегите ее, мальчики. Когда мы готовились к рекордному перелету, нашим девизом было: «Дорожить друг другом».
Капитан отвечает за группу:
— Товарищ Гризодубова, эти ребята проверены на дружбу и спайку основательно.
Гризодубова подошла к Сильве, притянула на секунду к себе.
— Молчушка, а глаза как здорово говорят… Я в таких верю.
…Полет, зенитки, опять заболтало. Когда же это кончится, товарищи?
Окончилось. Капитан сообщил экипажу и своим подопечным:
— Костры! Приготовиться к выброске.
— Высота триста метров! — отозвался пилот.
— Пошел!
И опять: первым в боковую дверь вывалился командир группы. За ним — радист-разведчик.
Мигнула лампочка над дверью, Сильва успела попрощаться взглядом с капитаном, сделала резкий рывок, ветер отшвырнул, ударил в лицо, грудь, плечи, и вот уже оборвался последний тонкий фал, связывавший ее с самолетом, со всем, что было, что было до этого, до двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года.
— Пошел! — глухо звучал голос сопровождающего.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ.
«СЕРДЕЧНАЯ КОМАНДИРОВКА»
Куйбышев прислал из городской больницы известного врача, он долго прослушивал и простукивал Воскова, в заключение сказал, что у больного крепкая закваска и через день-два ему можно будет начать выходить на десять–двадцать минут из дому, но желательно не дышать морозным воздухом, не нырять в сугроб и не нестись вскачь по продуваемой ветрами степи. Каляева и Восков оценили медицинский юмор.
Каляева сидела за столом, обрабатывала политсводку за день. Семен подошел к ней, заглянул через плечо. «Политработа, — прочел он вслух, — ведется в частях усиленная, ставятся спектакли, ведутся беседы, читаются лекции. Армия противника разлагается».
— Хорошо живем, — засмеялся он, — если можем даже спектакли ставить и таким образом разлагать армию противника.
Каляева не любила, когда подшучивали над ее донесениями в Реввоенсовет.
— Не вздумай меня сейчас называть жужжащей пчелкой, — вдруг предупредила она, — пчелка способна ужалить. Тем более, что… Семен, — без всякого перехода сказала Сальма, — у нас скоро будет ребенок.
Он подошел к ней, смущенно потерся о розоватую, словно просвечивающую щеку своей жесткой рыжеватой щетиной.
— Ну и чудесно, Сальма. Просто чудесно.
— Сына хочешь или дочь? — бегло спросила она.
Семен задумался, пожал плечами:
— По совести говоря, все равно. Я всегда мечтал об одном: чтобы мои дети жили легче, чем их отец, но не без борьбы… нет!
Заходил по комнате, размечтался:
— Подумай, Сальма, как будет прекрасно, если сын или дочь станут когда-нибудь историками и напишут о наших походах. Они же войдут в историю нового общества, эти походы! Иначе и быть не может! Кто знает, а вдруг наш наследник станет поэтом или художником — разве мы знали когда-нибудь рифмы, ноты, акварельные краски? Да нам и в окно-то смотреть некогда было!
— А как же с рабочей закваской, Восков? — подразнила его Сальма.
— Дети должны знать, что их родители были рабочие люди. Они должны владеть молотком и рубанком. С детства. И как только у них окрепнут руки, они должны научиться стрелять из винтовки. И мальчишки, и девчонки.
