Сеттимелли
11 марта 1914
49. Геометрическое и механическое великолепие и числовое восприятие
Мы уже устроили потешные похороны живущей прошлым Красоты (романтической, символистской и декадентской), неотъемлемые части которой – воспоминания, ностальгия, туман легенды, рождённый удалённостью во времени, очарование экзотики, рождённое удалённостью в пространстве, живописность, неясность, сельская простота, дикарское одиночество, пёстрый беспорядок, сумеречная полутень, разложение, потасканность, грязные следы прошлых лет, хруст разрушающихся развалин, плесень, запах гниения, пессимизм, чахотка, самоубийство, кокетство агонии, эстетика неудачи, поклонение смерти.
Сегодня из хаоса нового противоречивого восприятия рождается новая красота, которой мы, Футуристы, заменим прежнюю. Я называю её геометрическое и механическое великолепие.
Её неотъемлемые части: гигиеничное забвение, надежда, желание, обузданная сила, скорость, свет, воля, порядок, дисциплина, метод; ощущение большого города; агрессивный оптимизм, вытекающий из культа мускулов и спорта; беспроволочное воображение; вездесущность, лаконичность и симультанность, рождённые туризмом, деловым миром и журналистикой; жажда успеха, новейший инстинкт рекорда, воодушевлённое подражание электричеству и машине; сжатость до сути и синтетичность; радующая точность хорошо смазанных сцеплений и мыслей; соревнование энергий, сливающихся в единой победной траектории.
Впервые мои футуристские чувства ощутили это геометрическое великолепие на палубе дредноута. Скорость корабля, расстояния выстрелов, объявляемые с фальшборта, поскольку опасность военного столкновения была реальна, необычная жизненная сила приказов, которые отдавал адмирал и которые сразу же начинали самостоятельное существование, отдельно от людей, в капризе, нетерпении и недугах стали и меди: из всего этого исходило геометрическое и механическое великолепие. Я почувствовал, как лирическая инициатива электричества пробежала по брони учетверённых орудийных башен, спустилась по бронированным трубам до порохового погреба, заставив пушки высунуться до предела, так, что показались их стволы. Вверх, наводи, целься, пли, автоматическая отдача, неповторимый путь снаряда, попадание, взрыв, запах тухлых яиц, зловонных газов, ржавчины, аммиака и т. п. Для нас эта новая драма, полная футуристских неожиданностей и геометрического великолепия, в сто тысяч раз интереснее человеческой психологии с её ограниченным числом комбинаций.
Порой большие скопления людей, наплыв кричащих лиц и рук способны нас взволновать. Но мы предпочитаем им великую солидарность озабоченных, старательных и упорядоченных моторов. Нет ничего прекраснее большой жужжащей электростанции, вмещающей гидравлическое давление горной цепи и электрическую силу бескрайнего горизонта, слитых в мраморе распределительных щитов, колючих от счётчиков, панелей и светящихся переключателей. Подобное зрелище – единственный пример, которому мы подражаем в поэзии. Наши предшественники – гимнасты и эквилибристы, достигшие в равномерном чередовании сокращения и расслабления мускулатуры блистательного совершенства точного сцепления и геометрического великолепия, к которому мы стремимся в словах на свободе.
1. Мы систематически уничтожаем литературное Я, чтобы оно рассеялось во всемирной вибрации, приходим к выражению бесконечно малого и смешения молекул. Пример: Мгновенное смешение молекул в отверстии, пробитом пушечным выстрелом (последняя часть «Форта Кейттам-Тепе» в моей поэме «Занг Тум Тууум»). Так поэзия космических сил вытесняет человеческую поэзию.
Отменяются старые пропорции повествования (романтические, сентиментальные и христианские), когда раненный в бою имел неоправданно большое значение по сравнению с орудиями разрушения, стратегическими позициями и погодными условиями. В моей поэме «Занг Тум Тууум» я описываю расстрел предателя-болгарина несколькими словами на свободе, зато я растягиваю изложение спора двух турецких генералов о дальности стрельбы и орудиях противника. В октябре 1891 года, находясь на батарее Де Суни в Сиди-Мессри, я заметил, что сияющее агрессивное дуло пушки, раскалённой от солнца и быстрой стрельбы, почти заслоняет собой зрелище растерзанной или умирающей человеческой плоти.
2. Я неоднократно доказывал, что существительное, истрёпанное многочисленными сочетаниями и тяжестью парнасских или декадентских прилагательных, вновь обретает свою абсолютную ценность и выразительную силу, если его обнажить и изолировать. Среди обнажённых существительных я выделяю элементарные существительные и существительные синтеза-движения (или узел существительных). Это не абсолютное различие, а следствие почти неуловимой интуиции. Пользуясь гибким и понятным сравнением, скажу, что я воспринимаю каждое существительное как вагончик или как ремень, приводимый в движение инфинитивом глагола.
3. Исключая необходимый контраст и смену ритма, разные глагольные наклонения и времена следует отменить, потому что они превращают глагол в разболтанное колесо дилижанса, подлаживающееся под неровные просёлочные дороги и не способное быстро катить по гладкому шоссе. Глагол в инфинитиве и есть двигатель новой лиричности, проворный, как колесо поезда или как винт аэроплана.
Разные наклонения и времена глагола выражают осторожный убаюкивающий пессимизм, узкий, эпизодический, случайный эготизм, взлёт и падение силы и усталости, желания и разочарования, одним словом, задержки в стремительном порыве надежды и воли. Инфинитив глагола – воплощение оптимизма, абсолютного великодушия и безумства Становления. Когда я говорю «бежать», какой у этого глагола субъект? Все и всё, т. е. всемирное распространение бегущей жизни, сознательной частичкой которой мы являемся. Например: Финал «Зала гостиницы» поэта слов на свободе Фольгоре. Инфинитив глагола – это страсть Я, которое отказывается от себя, становясь всем, это героическая непрерывность, не затронутая силой и радостью действия. Инфинитив глагола = божественность действия.
4. Одно или несколько прилагательных, окружённых скобками или поставленных рядом со словами на свободе по перпендикулярной линии (к месту), могут придать повествованию различное настроение и определяющие его тона. Такие прилагательные-настроения или прилагательные-тона не заменить существительными. Всё это интуитивные убеждения, доказать которые сложно. Полагаю, что выделив, например, существительное «жестокость» (или употребив его к месту в описании резни), мы получим чистое состояние жестокости, запертое неподвижно в чётких границах. Поставив прилагательное «жестокий» в скобки или употребив его к месту, я превращу его в прилагательное-настроение или в прилагательное-тон, и оно целиком охватит описание бойни, не останавливая поток слов на свободе.
5. Вопреки самым умелым деформациям, синтаксическое предложение всегда содержало научную фотографическую перспективу, полностью противоположную правам эмоций. Слова на свободе разрушают эту фотографическую перспективу, и мы естественно приходим к многообразной эмоциональной перспективе. (Пример: «Человек + гора + долина» поэта слов на свободе Боччони.)
6. С помощью слов на свободе мы иногда составляем синоптические таблицы лирических величин, позволяющие нам во время чтения одновременно следить за несколькими потоками скрещенных или параллельных ощущений.
Составление синоптических таблиц должно быть не целью, а средством наращивания выразительной силы лиричности. Не нужно стремиться к живописности, умиляться игре линий или забавным типографским несоразмерностям.
Следует решительно запретить всё то, что в словах на свободе не помогает выразить с новейшим геометрически-механическим великолепием неуловимое и таинственное футуристское восприятие. Поэт слов на свободе Канджулло в стихотворении «Вагон второго класса для курящих» нашёл удачную графическую аналогию «КУРИТЬ», изображающую долгие однообразные фантазии и распространение скуки-дыма во время длительного путешествия на поезде. Из-за постоянных усилий добиться как можно более сильной и глубокой выразительности слова на свободе естественно превращаются в самоиллюстрации; этому способствует свободная выразительная орфография и типографская печать, синоптические таблицы
