– И как усё до вагона дотащишь? Поезд ждать ня буде: за минуту и добяжать надо, и у вагон вскарабкаться.
– Свет не без добрых людей, помогут, – отозвалась миниатюрная, похожая на девочку-подростка Вера: 25 лет и дети не делали её взрослее.
– Так у кажного свой груз, а у табе ж не то ко узлы – детки ишшо. Их жа на руки узять надо, шоб ня потярялись.
– Помоги ей, Матвеюшка, – попросила мать, – я «бутылочкой» рассчитаюсь, как приедешь.
– Бог даст, помогу.
Вокзал – новый, красивый, с двумя залами ожидания по обе стороны от входа. В каждом зале – аркообразная дверь. Народу много и все с узлами – всё больше льняными мешками. Мама нашила Вере мешочков, чтоб под силу было поднять: три – с картошкой, один со свёклой-морковью, один с мукой, с луком-чесноком, ведро яиц и сумка с одеждой для детей да едой на дорогу.
В один из залов занесли все Верины узлы. Она усадила малышей на колени и стала ждать, когда сосед занесёт вещи дочери: со знакомыми как-то надёжней. Двери беспрестанно открывались и закрывались, но сосед не появлялся – определил дочь в другой зал. Зал, в котором находилась Вера, гудел пчелиным роем, и она вдруг кожей почувствовала, как этот монотонный гул начал приглушаться. Тишина воцарялась сама собою, без всякой команды, и в полной почти тишине пронёсся шёпоток: «Леньковская шпана во главе с… идёт сюда». Была названа фамилия, но Вера её не расслышала.
Народ рванул во второй зал, и в опустевшем не осталось никого, кроме неё, – узлы стояли в ногах и за спиной. Дверь открылась, шум разбойной ватаги наполнил зал, и Вера в тревоге притянула к себе детей.
– Да мы, оказывается, не только красивые, но ещё и храбрые! – крикнул главарь, направляясь к ней. Тем из его команды, кто кинулся ко второму залу, резко скомандовал:
– Всем оставаться здесь!
Расселись, где кто хотел. Главарь, красивый высокий парень, демонстративно уселся против Веры и устремил на неё пристальный взгляд тёмных глаз. Тонкая полоска бровей. Правильный нос. Пушок над припухлыми губами. Русая голова окантована пышной стрижкой. Открытый взгляд вызывал доверие, но страх, спровоцированный паникой, сковывал её. Насторожённый вопрос в дерзком взгляде он озвучил своеобразно:
– Ты не убежала – к тем. Не боишься?
Чувство скованности медленно отступало – к ней возвращалась уверенность.
– А тебе не стыдно своего вопроса? Приятней, когда уважают, а не боятся. Ты не урод, а симпатичный мальчонка – чего тебя бояться? – словом «мальчонка» ей хотелось подчеркнуть разницу в возрасте.
– Я мальчонка, ты девчонка, – хмыкнул он.
– Я женщина-мать – у меня дети.
– Смотри-ка!.. Разговаривает как!.. С досто-оинством, – хохотнул он в сторону шпаны, поддержавшей смешок. – Меня, слышь, либо боятся, либо оскорбляют. Такие слова, как «шваль», «подлец», ворюга», слышала?
– Я ж среди людей живу – слышала, конечно. Тебе бы не людей пугать, а учиться. Ты ж с царьком в голове. Это ж по глазам видно.
– Ух ты!
Так неплохо, в какой-то степени даже философски, проговорили они более часа до прихода поезда. Шпана слушала молча, а главарь всё вставлял свои «ух ты…», «ишь ты…», «смотри-ка…» Перед посадкой люди из второго зала и часть шпаны рванула на перрон – Вере оставалось просить помощи у своего собеседника. Он протянул было руки к старшему сыну, но тот прижался и испуганно закричал: «Ма-ама!»
– Давай, братва, помогай. Да чтоб… по совести! – обратился он к оставшимся рядом.
Схватил два мешочка и понёсся к поезду рядом с Верой, спешившей к общему вагону с детьми на руках. Двоих нести было тяжело, и она опустила старшего: «Сыночка, беги сам, а то уроню». Главарь подхватил малыша, и она мёртвой хваткой уцепилась за его локоть, чтобы в людской толчее не потерять его из виду. Шпана заняла две нижние полки. Всех, кто намеревался сесть рядом, главарь останавливал окриком:
– Сюда нельзя! Не занимать!
Пассажиры шарахались и искали другие места.
– Всё на месте или чего не хватает? – спросил он Веру, когда, казалось, они закончили грузиться. Она пересчитала узлы:
– На месте всё.
Он сел рядом, коснулся её волос:
– Красивые…
Она улыбнулась и оправдательно произнесла:
– Природные.
– Если б все были такие, как ты… – помолчал и закончил, – бесстрашные, я бы не был таким…
– Возьми в качестве платы мешочек с картошкой.
– Смеёшься? – усмехнулся он и уже на ходу выскочил на перрон.
– Постарайся сделать себя счастливым! Пожалуйста, постарайся! – прокричала она с площадки тамбура и помахала ему вслед.
По приезду в город муж удивлялся, как с двумя детьми и таким грузом она доехала одна.
* * *
Прошло пятнадцать лет.
Заочно Вера окончила юридический факультет Томского университета и теперь работала судьёй Центрального района. Однажды её с коллегой, членом краевого суда, откомандировали в один из сельских районов края проверить работу суда. О результатах проверки в те годы было принято докладывать партийно-советским органам. Справку надо было оставить в райкоме Партии села, но, так как первый секретарь Партии на тот момент отсутствовал, они отправились к главе администрации (в те времена – председателю райисполкома). Доложили об итогах проверки, оставили справку, попрощались и направились к выходу.
Хозяин кабинета остановил их:
– Вера Николаевна, у меня к Вам вопрос. Наедине, – и, обратясь к члену краевого суда, попросил: Подождите, пожалуйста, в приёмной.
Вера заняла прежнее место. Хозяин помолчал, улыбнулся и, наконец, спросил:
– Ты и в самом деле меня не узнаёшь или только притворяешься?
Она удивлённо вскинула брови:
– А почему вдруг – на «ты»? Я вижу Вас в первый раз.
– Ты стала ещё красивее. Короткая стрижка не портит. Строгий серый костюм тоже.
В глазах Веры заиграло любопытство.
– Если мы встречались, скажите, где и когда.
Молчит. Смотрит. Загадочно улыбается. Вера напрягает память, но – увы…
– Мне не нравится эта молчанка. Вы официальное лицо – я тоже. Извините, коллега ждёт, – приподнялась она.
– Помнишь станцию, пустой зал, узлы, шпану и её главаря?.. Это я.
И Вера замерла – впилась взглядом, полным удивления. Да, лицо, и впрямь, напоминало молодого главаря: острый взгляд открытых глаз, те же тонкие брови, продолговатое лицо, правильный прямой нос, рот с пухлыми губами, и только нити серебра – в чёрной стрижке. Во взгляде – тот же насторожённый вопрос, но вместо дерзости – снисходительная мягкость, свидетельствовавшая о мудрости.
– Ты-ы?.. Ты-ы – тот самый главарь?
