Тося поднялась, не зная, что делать и как жить дальше. Зачем ей этот дом? Для кого его содержать? Жить для себя она не умела. Фокусом света и смысла в её жизни всегда оставался муж; дети и внуки в этом фокусе были явлением переменным. Тося потеряла аппетит, слоняясь по дому, как робот, но время, известно, лучший лекарь.
Приходя мало-помалу в себя, она училась жить без него, как учатся жить без любви после смерти родного и близкого человека. Жизнь входила в новую фазу, какой она ещё не знала, – «фазу осмысления». Год страданий укрепил её дух, подвёл итог всей жизни. В молодые годы, когда жизнь кажется вечной, хочется одного – любви; всё остальное кажется второстепенным. Жизненные фазы: материнство-отцовство, удачи-неудачи – для молодых космос, в котором они не бывали.
О том, что жизнь с рождения запрограммирована на периоды, в молодости не думают. И это правильно: периоды – удел стариков.
Фраза «жизнь – не только удовольствия» для стариков банальна, как библия, потому как они уже всё испытали: взлёты, падения и даже невесомость. Они знают, что в голод – один смысл жизни, в болезни – другой, в войну – третий. Познав и пережив многое, старики просветляются – становятся безгрешными. Такими и уходят. А иначе и рая бы не было; рай младенцев Тося объясняла безгрешием с рождения. Рождение и смерть – это таинство одиночества, но, отправляя людей на тропу жизни, Бог запрограммировал им тропу непросветлённых. Рассуждая так, или приблизительно так, она себя успокаивала.
Главный смысл жизни – продолжение рода – она выполнила. На новом этапе её смысл сводился к простой истине: не быть обузой детям, то есть быть здоровой телом и духом. Что ж, она начнёт путешествовать, больше бывать на природе, займётся здоровьем – тем, на что никогда не оставалось времени. И проживёт эту фазу достойно до поры, пока не получит знак свыше; знак, что путь просветления пройден и она входит в последнее таинство одиночества, – дорогу смерти.
Интересоваться здоровьем бывшего мужа было для неё так же естественно, как интересоваться здоровьем родственника. Если бы ей раньше сказали, что такое возможно, она бы посмеялась, а, может, и в глаза плюнула. Раньше без Ваниных рук, ног и даже храпа тело теряло силу, тепло, защиту. Без него она не засыпала, как не засыпала без тёплого одеяла. «Вы давно с отцом встречались?» – спрашивала она детей и пеняла им, что они не находят для него времени.
Десять лет уже. Без него. Она научилась спать, есть, ездить к морю, посещать выставки и вечера, выращивать летом овощи. Уверовав в то, что «просветляется», вела, тем не менее, активный образ жизни.
Однажды отправилась в больницу проведать приятельницу, страдавшей гипертонией, – соседка по палате страдала тем же. Рассказывая, как две недели отдыхала у моря и как к ней клеился один старик из Томска, Тося в сценках представляла то себя, то воздыхателя, и палата временами взрывалась от смеха. Эта весёлая безудержность насторожила медицинскую сестру; она вошла отругать их – им-де покой нужен, но, измерив давление, успокоилась: «Положительные эмоции – таблетки от болезней». При расставании больные женщины изъявили желание проводить Тосю этажом ниже. В весёлом настроении шли они по коридору, и вдруг больной, которого провозили мимо, выдохнул:
– То-ося!
Она взглянула и – застыла: муж! Похудевший и почерневший, он мало напоминал того Ивана, которого она знала, любила, помнила. Перед нею лежал старый, беспомощный, беззащитный человек.
– Ва-аня, ты-ы? – пришла она, наконец, в себя. – Что случилось?
Санитар сообщил, что больного везёт на операцию.
– Какую? – пошла она рядом с кроватью.
– Позвоночник, – слабо уточнил Иван.
– Можно тебя навещать?
– Конечно. Надеюсь, жив останусь.
– А твою… Её не впустили?
– Мы разбежались. Уже давно.
Тося хотела уколоть, что молодым-де старые да больные не нужны, но промолчала. В душе боролись обида, жалость и любовь – ангел молодости и надежд. Победило, к счастью, последнее – вспомнила, как вдвоём разъезжали они по Сибири, Испании, Чехии, как была она счастлива от его заинтересованного взгляда и энергетики, под крылом которой жизнь была содержательной, спокойной, защищенной, и сказала банальное:
– Всё будет хорошо. Бог даст – поправишься.
За два месяца он пережил две сложнейшие операции. И всякий раз, когда приходил в себя, рядом была она, его Тося. Приходили дети, внуки. Слушая их рассказы о личных и вселенских проблемах, он обретал утраченное было ощущение семьи и востребованности, испытывал радость, что его воспринимают своим, родным и близким, – тем, с кем делят тревоги, планы, радости. По утрам он ждал её и, когда в дверях палаты появлялась она, его взгляд загорался по-молодому.
– Ну что, прогуляемся? – спрашивала Тося и, не дожидаясь ответа, отправлялась за креслом. Он сползал в него, и она везла его в парк. Там с её помощью поднимался, и они медленно начинали своё шествие по аллеям. Держась за спинку кресла, он катил его – она шла рядом, всё о чём-то рассказывая и следя, чтобы он не споткнулся. Со стороны казалось, что встретились друзья, которые давно не виделись.
После выписки он коротко спросил: «Мне можно домой?»
– Ну, разумеется, Ловелас, – улыбнулась она.
Когда открылась дверь и он попал в плен родных, знакомых стен, на глаза его навернулись слёзы. Скосив взгляд в его сторону, Тося достала из кармана носовой платок и, вытирая ему, как ребёнку, глаза, сказала проникновенно и просто:
– Не надо.
– Тося, поверь, я никогда не любил тебя так, как люблю сейчас. Мужики, мы все проходим через предательство. Сейчас я способен чувствовать любовь не только низом живота, но и сердцем, а это гораздо важнее. Прости, если можешь.
Когда дети, внуки или знакомые интересовались, какие годы были у них самыми счастливыми, они улыбались друг другу, и он признавался:
– Последние четверь века, что прожили вместе.
май 2018Три встречи
Тёплые дни «бабьего лета» на Алтае – лучшее время года: пора кровососущих мошек и комаров прошла, хрустально чистый воздух звенит, солнце греет ещё по-летнему. Земля насытилась влагой; поля – теплом; огороды – людской заботой и лаской. Всё дышит сытостью и истомой, однако тяжёлая послевоенная пора ещё ощущается. На пятки наступают разруха, голод, нищета, разбои, воровство и подозрительность – суровые нравы сурового времени.
Сосед собирался утром увезти на станцию свою дочь, что каждый месяц приезжала из города за продуктами, и мать Веры уговорила соседа «прихватить» ещё и Веру с детьми. Клади набралось много, но на подводу уложили все узлы. С вечера Вера вымыла дождевой водой голову, искупала в корыте сыновей четырёх и двух лет, ранним утром встала, причесала волнистые, короткие до плеч волосы, разбудила малышей, принарядила их во всё лучшее. Глядя на обилие узлов, сосед удивился:
