дорогая, переменчиво, как нам всем известно. Я слыхала, что ваше состояние испаряется вместе с войной. А мое ожерелье как раз целого состояния и стоит. Оставьте его себе и вложите в ваши виноградники. Мне больше не нужен ни Моэт, ни его приятель Наполеон — они оба люди конченые. Да не смотрите вы на меня так. Мы прежде всего друзья — просто споткнулись о небольшой деловой вопрос. Все это уже в прошлом. Ну, добавьте же капельку тепла в этот ледяной взгляд! Я знаю, что он за секунду способен переходить от зимы к весне.
— Ничего личного, просто деловой вопрос? Мне пришлось бы долго с собой бороться, чтобы со злейшими врагами обойтись так, как вы со мной.
— Можете подниматься на какие угодно высоты морали, но для вас ваше дело превыше всего остального, даже вашего собственного ребенка.
Они обе посмотрели на Ментину, посылающую из окна воздушные поцелуи.
«А ведь я и впрямь вряд ли знаю эту юную особу», — подумала Николь с уколом сожаления.
Тереза заговорила шепотом:
— И, насколько я могу судить, бедняга Моэт и есть ваш злейший враг, и вы ему выказали так мало милосердия. Я вас прошу — простите меня. Не стану притворяться, будто не знала, что делаю, но я была в отчаянном положении. Однако сейчас у нас у обеих все в порядке, не так ли?
— Насколько можно ожидать в эти странные времена. И хоть вы искажаете мои слова, но слишком многое произошло между нами, чтобы я снова испытывала к вам те же чувства, что и раньше.
— Или чтобы вы перестали рассуждать как занудная брошенная любовница! Я возьму все, что сможет подарить мне ваше большое сердце, и буду этим довольствоваться. Расскажите мне, дорогая, все свои новости. Мне так не хватает милой сельской болтовни о лозах, бутылках, сборе и дегустации терруара.
И вопреки всему, Николь не могла остановиться. Пока парад победы медленно спускался по Елисейским Полям, она рассказала Терезе о своих страхах за «Кюве де ля Комет», о своих обязательствах перед рабочими, о тяжелом одиночестве женщины, которая возглавляет свое дело в Реймсе. В присутствии Ментины они не стали обсуждать, почему так непримиримо ее соперничество с Моэтом или как горько было Николь, когда Луи по воле судьбы предпочел другую, но она чувствовала, что Тереза все понимает, и этого было достаточно. Какой же красивой и притягательной была эта женщина в час своей победы! Манящей, как бездонный обрыв.
Возле Триумфальной арки Тереза посоветовала Николь, как безопасно добраться до Пон-де-Берси.
— Я слишком хорошо вас знаю, чтобы уговаривать остаться в Париже на празднование победы. Вы хотите жужжать вокруг своих виноградников, отгоняя русских солдат, когда они притопают своими большими сапогами за veuve's vin mousseux[57], которое так обожают. Езжайте и приглядывайте за моей маленькой Ментиной, она мне как собственная дочь!
— Знаю. Она мне рассказала, что вы заботились о ней куда лучше, чем я, и за это я вам благодарна. В этом смысле вы оказались большим другом, чем я могла предполагать.
— Перестаньте, я делала это для себя. Мне вас не хватало, а она оказалась самой лучшей из всех замен, что были мне доступны. Теперь летите и ведите свою реймсскую битву. Попытайтесь не быть слишком серьезной, маленький мой светлячок, но делайте то, что любите и чем останетесь довольны.
И она скрылась в гуще парада, среди прямых рядов солдат, на миг раздвигающих строй, чтобы пропустить ее карету — блестящий ураган в естественном потоке жизни.
Глава двадцать пятая
ОГРАБЛЕНИЕ
Март 1814 года
Война уже дотянулась до Шампани. Сидя в холодной неудобной повозке, прыгающей по ухабистой дороге, Ментина и Николь цеплялись друг задруга. За несколько миль от Реймса среди деревьев поднимались столбы дыма и виднелись с дороги армейские лагеря. Сначала им было неудобно и тесно из-за всех прочих пассажиров, спасающихся от парижского хаоса. Но сейчас Николь недоставало тепла этой разношерстной толпы: солдат, возвращающихся домой из России, двух богато одетых торговцев серебром, сидящих на туго набитых мешках, пары пожилых сестер, спешащих к родным в деревню. Все они один за другим сошли, остались только Николь с Ментиной да кучер.
— Если по дороге встретимся с незнакомцами, не смотри никому в глаза, гляди только перед собой. Мы сейчас не знаем, кто на какой стороне, — шепнула она Ментине.
Возница хлестнул лошадей, подгоняя. Николь была готова голыми руками убить любого, кто посмеет грубо обойтись с ее дочкой.
Небольшое подразделение пруссаков и казаков остановилось, пропуская их телегу. У Николь замерло сердце, но солдаты нехотя отдали честь по команде сержанта. Унылые, отчаявшиеся, в разбитых сапогах и истрепанных мундирах, на небритых лицах выпирают скулы от голода. У некоторых грязные повязки с засохшей кровью. Не хотелось бы с ними повстречаться, когда при них не будет начальника, и Николь охватила тревога об оставшихся в Реймсе друзьях. Наташина пекарня могла оказаться приманкой, перед которой не устоять. Благополучие и изобилие ее родного города — крайнее искушение для этих изголодавшихся, измотанных войной людей, — и все это прямо просится в руки, потому что большинство здешних мужчин до сих пор далеко от своего дома, несмотря на вчерашнюю капитуляцию.
В родительском доме, большом отеле «Понсарден», в окнах горели огни, как будто никакие союзные войска совсем не патрулируют улицы. Что такое хранится в доме твоего детства, что он всегда кажется надежным убежищем, даже когда вырастешь?
Ментину подхватили дедовы руки и втащили в тепло дома. Мать ахала и охала, глядя на темные круги под глазами Николь.
— Снимай плащ и отдохни хоть раз в жизни, — сказала она. — У тебя такой вид, будто ты уже уходишь.
— Так и есть, мама. Мне прямо сейчас нужно проверить погреба. Ты приглядишь за Ментиной?
— Нечего за мной приглядывать! — нахмурилась Ментина. — Ты обещала, что меня не оставишь!
— Это всего на час или чуть больше. Я вернусь сказать тебе «спокойной ночи». Обещаю.
— Нет, не вернешься, ты всегда уходишь надолго. Каждый раз бывает что-нибудь не так, как надо, а я только что приехала домой!
Ментина, как маленькая, цеплялась за Николь, но той было совершенно необходимо проверить запасы. Отец сказал, что пока что русская оккупация проходит мирно, но она знала, что уже случались грабежи, и следовало быть настороже. Она оторвала от себя пальцы дочери, чувствуя свою вину. Но слишком уж давно она не проведывала свое хозяйство.
Добравшись до погребов на площади Прав Человека, она увидела Ксавье,
