где Маринка Мыльникова вчера ловила Борькин котел. Переправа.
«Интересно, как? — подумал Борька. — Насколько я понимаю, второй взрослый по гимнастике тут не у всех. У меня, во всяком случае, его нет».
— Давай, — капитан Грант хлопнул инструктора Колю по плечу, — не посрами старую гвардию.
Коля не посрамил — прошел. Правда, рюкзак его, не уступающий по размерам рюкзаку самого капитана Гранта, остался на этом берегу.
— В кармане, Грант Александрович! — непонятно крикнул Коля.
Но капитан Грант понял. Из бокового кармана Колиного рюкзака он вытащил моток толстой веревки, разложил его кольцами и, оставив один конец у себя в руках, перебросил веревку Коле. Тот, в свою очередь, отмерив примерно половину, завел веревку себе на плечи, а второй конец кинул обратно капитану Гранту. Смысл этих манипуляций Борька понял, только когда капитан Грант связан веревку в узел за стволом здоровой сосны. Над поваленным деревом образовались крепкие веревочные перила.
— Не сомневаюсь, что вы пройдете и так, — сказал капитан Грант, — но на всякий случай, для подстраховки…
По Борькиным подсчетам, этот «всякий случай» в итоге пригодился каждому. Коле пришлось изрядно попотеть, удерживая ребят на перилах. На том берегу остался только капитан Грант и два рюкзака — его и Колин. Капитан Грант отвязал веревку, прикрутил к ней рюкзак, опять связал концы.
— Поехали!
Они оба с Колей теперь держали веревочное кольцо на плечах, а по нему, словно на горном фуникулере, ехал над водой Колин рюкзак. За ним, вновь закрепив веревку на стволе, прошел через переправу капитан Грант.
И снова дорога — лесная тропа, пыльный большак с вытянувшимся вдоль колеи и запекшимся на жаре грязевым гребнем, на который почему-то все время попадает нога, шоссейка со взгорбленным асфальтом. Снова раскачиваются за спинами в такт шагам рюкзаки. Идется легче — может, оттого, что раннее утро и солнце еще не так припекает, а может, уже втянулись.
Это только так кажется, что когда идешь с рюкзаком да еще в строю, то ничего вокруг не видишь и не замечаешь. Через несколько дней, когда они встретятся с первым отрядом, рассказам не будет конца. Останется, запечатлеется в памяти и маленькая облезлая церквушка на пригорке, у которой на куполе, прямо перед крестом, каким-то образом выросла самая настоящая яблоня; и здоровенная серая цапля, пасшаяся — иного слова, пожалуй, и не подберешь — в поле, километрах в пятнадцати от ближайшего водоема. Словно пародируя ребят, она некоторое время вышагивала по полю параллельно отряду. А две сестры — две высоченные сосны, выросшие под углом сорок пять градусов из одного корня — английской буквой «V» — и удивительным образом выжившие, устоявшие! А месячный светло-коричневый жеребенок, который так хотел подойти и познакомиться, но был отогнан строгой и недоверчивой мамой: мало ли что за люди эти туристы! Да и сама дорога всегда спустя время перестает быть монотонной и безликой. Большак, тропинки, бетонка — у каждого пройденного километра, оказывается, были свои приметы, своя жизнь.
Деревня появилась неожиданно, словно вынырнула из-за поворота. Даже не деревня — деревушка. Ведь деревни сейчас бывают с пяти- или четырехэтажными домами, Дворцом культуры, универмагом. И машин во дворах порой куда больше, чем на той улице, где Борька живет. Хотя дом у них, между прочим, в шестнадцать этажей и жильцов там о-го-го сколько. А здесь сгрудились вдоль дороги низенькие, потемневшие от времени бревенчатые домишки. На главной улице — она же дорога — грязь засохшая. И не то что «Жигулей» нет — на них тут и не проедешь, а антенны телевизионные и то не над каждым домом.
— Вот моя деревня, вот мой дом родной, — продекламировал Денис.
Все захохотали. Бывает так: вроде и ничего смешного, а настроение смешливое. Хоть палец тебе покажи — будешь смеяться.
— Передовой рубеж цивилизации, — добавил Борька.
Все опять заржали. И пошло-поехало.
— Малая механизация! — Сашка-Таганский, согнувшись от смеха, тыкал пальцем в худющую корову, которую выгоняла из сарая старуха в валенках.
— А по праздникам тут, девочки, танцы под гармошку! — надрывалась Нинка Осипова. — С семечками!
— И как тут люди живут? — сказала Маринка. — Такая тоска.
— Провинция, — развел руками Денис.
В конце деревни на постаменте отливала серебристой краской какая-то фигура.
— Прошу обратить внимание, — произнес Денис, изображая экскурсовода, — прямо по курсу главная скульптурная достопримечательность. Называется оригинально: «Девушка с веслом».
Все опять захохотали. Но это была не «Девушка с веслом». На пьедестале, прижав к груди автомат, стоял гипсовый солдат. «Жителям Сосновки, не вернувшимся с фронтов Великой Отечественной, — односельчане. Вечная память героям», — было написано на табличке. А дальше мелкими буквами — чтобы хватило места — по всему пьедесталу шли фамилии.
Все разом замолчали. Вроде и ничего такого не сказали, а все равно стало почему-то ужасно неловко и стыдно перед этой Сосновкой
— Командир, построить отряд! — приказал Грант, и ребята, не дожидаясь привычной команды Бориса, тут же вытянулись по стойке «смирно».
— Почти все вы, — сказал капитан Грант, — новички в нашем лагере. У нас есть давняя традиция, и я прошу вас соблюсти ее.
Пока он говорил эти слова, инструктор Коля поставил на землю рюкзак и молча снял с плеча у Дениса гитару.
— Это фронтовая песня, она родилась в боях, помогла в них выстоять и победить. В память о тех, кто не вернулся…
Капитан Грант замолк на полуслове, а Коля тут же тронул струны гитары.
Где снега тропинки заметают,
Где лавины грозные шумят,
Эту песнь сложил и распевает
Альпинистов боевой отряд.
Почему альпинистская песня? Даже Коля не знал этого, хотя сейчас он на четвертом курсе института, а к капитану Гранту попал, как и Борька, после седьмого класса. Когда он пришел, традиция эта уже была: у каждой встречавшейся на отрядном пути братской могилы, у каждого военного памятника обязательно звучало:
Нам в боях родными стали горы,
Не страшны метели и пурга.
Дан приказ. Недолги были сборы
На разведку в логово врага.
Борька слушал песню и смотрел на памятник. Даже не на сам памятник, а на пьедестал. Его поразила вдруг цифра. Сто четырнадцать! Сто четырнадцать имен на пьедестале! А домов в этой Сосновке если наберется штук восемьдесят, то хорошо. Так что же, из каждого дома кто-то ушел и не вернулся? Даже больше, чем из каждого. Или когда-то давно Сосновка была большой деревней, где было много домов, но во многие из них некому было возвращаться, и они так и остались пустыми, а потом исчезли во времени?
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
