Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

– Была. Потому что позволила себе стать… неравнодушной к тебе.

– Я тебя люблю!.. А если ты «неравнодушна» – то почему же тогда?!

– Неважно, Миша. Я просто говорю, что не могу быть с тобой. Я дала тебе надежду, и это великий грех. Что ж… –   «Браунинг» вновь шевельнулся. – Я готова заплатить.

Карта г. Тулы, 1898 г. (фрагмент).

Михаил Жадов стоял, окаменев.

Ирина Ивановна вытерла слёзы.

– Ты меня никогда не простишь, я знаю. Но я не могу дать тебе просто так погибнуть. Только не говори, что тебе жизнь без меня не нужна!.. Господь нам велел жить, а не умирать!..

– А ты-то собралась…

– Так я же трусиха. Я ужасно боюсь…

– Чего? – глухо спросил Жадов. В груди свивала кольца змея боли.

Ирина Ивановна только слабо шевельнула рукой.

– Собирай отряд, Миша. Собирай – и выходите. Прямо на север. По Миллионной. Никто вас не тронет.

– Я тебя никогда не увижу.

Она впервые зажмурилась. Капли скатывались из-под плотно сжатых век.

– Господь управит. На Него уповаю. По грехам моим всё… А ты уходи отсюда, Миша. И людей уводи. Не надо им в могилы.

– Я тебя никогда больше не увижу… –   повторил Жадов. – Ты… ты что же, теперь с ним? С тем белым, что тебя спас?

Брови Ирины Ивановны изломились. Казалось, в неё разом вонзилось множество раскалённых игл, словно в средневековой пыточной.

– Лгать тебе не стану, Миша. Я с ним, да.

Жадов тоже зажмурился.

– Быстро ж ты… –   Та самая «слепая ярость» поднималась откуда-то из самой глубины, затопляла, разливалась весенним неудержимым половодьем.

– Меня ты можешь ненавидеть. Презирать. Поносить. Твоё право, Миша. Я виновата. Только теперь это неважно. Что бы ты обо мне ни думал, что бы ни говорил, я вас отсюда выведу.

Он сделал к ней движение – оставаться недвижным просто не мог, каждая жила, каждая мышца сильного мужского тела требовала действия, хоть какого-то – то ли зацеловать её, то ли задушить.

Взлетела её рука с «браунингом», дуло прижато к собственному виску.

Слёзы у неё так и струились. Губы шевельнулись, и Жадов разобрал:

– Господи, прости меня, грешную…

Жадов замер.

В исчезающе краткий миг он вдруг понял, что да, она сейчас выстрелит. И столь же молниеносно осознал, что этого допустить он не может.

– Ира… –   Жадов отступил на шаг. – Не надо, прошу тебя. У-уходи.

Она молча кивнула, но «браунинг» не опустила.

– Пусть… –   он тяжело сглотнул, – пусть придут… с той стороны. Договоримся…

Ирина Ивановна медленно пятилась. И лишь у самых ворот рука её с пистолетом опустилась.

Жадов не шевельнулся.

– Прощай, Ира…

– Прощай, Миша.

Кровь его вскипела, однако ноги словно приросли к земле. И так, не шевелясь, он смотрел ей вслед, сквозь незакрытую калитку ворот, смотрел, как она медленно бредёт по аллейке, вновь развернув белый флаг.

Вот она дошла до поворота. Вот остановилась и обернулась. Подняла руку с белой тканью, словно давая знак, мол, не стреляйте, – но Жадов знал, что это она прощается с ним. Взгляды их вновь встретились, и он почти уже нашёл силы сорваться за ней следом, слепо, нерассуждающе – но тут Ирина Ивановна наконец шагнула за угол, а вокруг шеи Михаила Жадова вдруг обвились две женские руки.

Даша. Даша Коршунова. Господи, она-то откуда здесь взялась?! Так, и тоже плачет. Ох, бабы, бабы!..

– Не ходи. Не ходи, сгибнешь, – быстро прошептала Даша, отступая на шаг. – Ох, ох, вырвала она тебе сердце, как есть вырвала!..

– Ты как тут очутилась? – выдавил Жадов. И в самом деле, ведь изначально у ворот, кроме него, никого не было.

– Почуяла! – быстрым шёпотом выпалила Даша. – Что придёт она, вот те крест, почуяла! Я-то всё видела, Михайло, и как ты на неё смотришь, и как она на тебя!.. Не сомневайся, она тебя тоже любила. По-своему, не как ты её, но любила-а! Запрещала себе, гнала от себя, а всё равно!.. Мы, бабы, такое сразу знаем. Эх, эх, меня б вот кто так полюбил, как ты её…

– А Яша как же? – вырвалось у Жадова. Господи, вот уж воистину чудны дела Твои – сидим в осаде, враг у ворот, а я тут дела сердечные с чужой почти женой обсуждаю!..

– Яша, он хороший, – серьёзно сказала Даша, – и ко мне присох, да только не так, как ты к Ирине своей… Ветер у него во головушке буйной, легко цалует, легко слова красные говорит, а сестра наша на это падкая… А только знаю – понравится ему какая другая, хвостом махнёт, и поминай как звали. Это не с того, что злой он иль сердце чёрное, нет, натура просто такая, ветреник он, чего уж там… Эх, эх, Михайло, вот кончится война эта проклятущая, поедем мы с тобой на Дон, ко мне. Там казачек пригожих да вдовых много. Найдёшь такую, что тебя тоже всем сердцем полюбит! Мы, казачки, это умеем.

«Вот ведь добрая она, Даша, – мелькнуло у Жадова. – Хорошая и добрая. Повезло Яшке-дурачку, а он не ценит… А на такой и жениться можно, честное слово!»

Мысль мелькнула – и утонула в поднимающемся приливе боли.

Ушла…

«Я тебя никогда не увижу…»

– Идём, Михайло, – тихонько сказала Даша. – Полк выводить нужно…

И он пошёл.

Александровцы молча наблюдали, как длинная змея красных выныривает из ворот кремля, поворачивает на мост, как голова её углубляется в заречные кварталы, по Миллионной улице.

– Не согласен с вашим решением, господин генерал-майор, – очень сухо и очень официально заявил полковник Яковлев, нарочно назвав формальный чин Аристова, хотя последний по-прежнему упрямо не носил генеральских погон. – Приказ ваш я выполнил, никто не чинит красным препятствия к отходу, но имейте в виду – я подаю рапорт о переводе в другую часть. В полк Михаила Гордеевича Дроздовского. Они, по крайней мере, не выпускают красных из окружения с оружием и боеприпасами. Батальон прошу разрешения сдать моему заместителю.

– Как вам будет угодно, Семён Ильич, – холодно бросил Аристов. – Подайте рапорт, я подпишу. Разрешаю приступить к передаче дел в батальоне.

– Честь имею! – Яковлев резко вскинул ладонь к козырьку, по всей форме повернулся кругом, строевым шагом промаршировал прочь.

Его проводили молчанием.

– Кто ещё не согласен с моим решением? – ровным голосом осведомился Две Мишени. – Таковые да благоволят подать мне рапорты о переводе в иные части. А я русскую кровь щадил и буду щадить. На поле боя противника должно уничтожать, когда же можно принудить его к отступлению без столкновения –