двери. Лидия долго раздевается в прихожей, потом идет мыть руки, потом в свою комнату – переодеться, надеть шерстяные носки. Все это время в квартире тишина. Пахнет валокордином.
– Лида, – мать появляется в дверях, щеки у нее красные, – я тут прочитала твою статью. Что ты такое понаписала?
– Это же вранье, мама, – ласково говорит Лидия. – Ты же знаешь, что меня попросили это написать.
– Но не так же! Ты всю душу вывернула в этой статье! Разве так можно? У тебя сейчас есть молодой человек, а вдруг он прочитает? Женщина не должна быть жалкой. Что он подумает о тебе?
– Он и так знает, что мне тридцать семь лет. И что я не была замужем.
– Ты ему это рассказала? Зачем? Надо было придумать, что ты вдова. Что твой муж погиб… В Чечне.
– Ой. Мамуль, ну есть какие-то святые вещи…
– А что такого?
– Ну, войну-то в Чечне не надо трогать, как ты думаешь?
– Да что такого-то? Не я эту войну начинала, мне-то чего стесняться? Мужчины не любят старых дев, это всем известно. Будь ты хоть раскрасавица, тобой побрезгуют. Разведенная – тоже опасно, – размышляет мать. – Значит, характер плохой. Или изменила. А вдова – это замечательно.
– Ты почему трешь левое плечо? Ударилась?
– Меня продуло, наверное… Я в лесу много гуляла, все кажется: весна. А вообще-то холодно еще… Лидуся, надо похитрее с мужчинами.
– Я не думаю, что он в меня влюблен.
– Зачем же сорокалетний мужчина будет тратить на тебя время, если он не влюблен?
– Мы дружим.
– Да так не бывает!
– Это любви не бывает, – зло говорит Лидия.
– Но ты же любила Артема?
– Думала, что могу его любить. Так будет правильнее.
– Ладно, бог с ней, с любовью, – говорит мать. – Ты мне объясни про другое. Зачем ты на всю страну выставила себя жертвой теории выигрыша?
– Это было условие моих работодателей.
– Они странные задания дают. Я думала, это будет журналистское расследование. А здесь письмо обманутого вкладчика. Продала дачу, отдала деньги жулику. Зачем?
– Это же вранье.
Мать молчит не меньше минуты. Уставшая Лидия стоит, прислонившись плечом к косяку. В голове у нее холодно.
– А если я скажу тебе, что это не вранье? – спрашивает мать.
Ну вот, я же говорила – подходящий день для правды.
– Что именно не вранье? Что дача продана?
(Скажи это за меня, мамуля).
– Да при чем здесь дача? – сердится мать. – Вранье, что он жулик.
– Какая разница, мама, жулик он или нет?
– Большая! Теория выигрыша действует!
– Мамуль, я устала… Пойдем чайку выпьем? Ты выглядишь простуженной.
– Слушай, – движения матери становятся суетливыми. Она подходит к Лидии и неловко гладит ее отмороженную щеку. – Ты почему такая красная?
– От мороза.
– Какого мороза? Что ты выдумываешь? На дворе весна.
– Мама, а ведь ты тоже очень красная.
Глаза матери совсем близко. Они сильно выцвели с годами, и кажется, что у матери бельма.
– Лидуся, лекции действуют! И теперь у нас все будет хорошо. Я тебе обещаю! Я точно знаю, что наши неприятности позади. Теперь это гарантировано.
– Да-да…
– Летом мы поедем в эту чертову Турцию, в самый лучший отель, купим тебе норковую шубу, сейчас такие тоненькие делают, неужели они не холодные?
– Мамуль, ты успокойся. Даже если лекции действуют, нам-то что?
– Да в том-то и дело! – злится мать и от злости начинает говорить шепеляво. – У меня есть лекции по теории выигрыша! Я тебе дам…
Лидия смеется.
– Мамуль, ты неисправимая фантазерка.
– Ах, Лидуся! Помнишь моего антиквара?
– Ну как его забудешь.
– Ты рассказывала про Кишинев, и он рассказывал про Кишинев!
– Какой Кишинев? Ты стала неразборчиво говорить, словно у тебя каша во рту… У тебя каша во рту, мамуль?
– У меня есть лекции, я тебе дам.
– Уж если на то пошло, теорию выигрыша нельзя передать другому.
– Да перестань! Ты же не веришь в эту чушь, которую написала в своей статье. Александру Мостовому можно, а мне нет? Нельзя научить родную дочь быть удачливой? Глупости! Такого жестокого правила не может быть в мире.
– Это было бы нечестно? – Лидия очень устала.
Очень устала.
– Это было бы некрасиво. Антиквар, его фамилия… неважно, он антиквар… кольцо подарил… Он учил меня, что, если некрасивое, значит, его нет. То есть это мираж. Он так определял фальшивые камни. Лидуся, сегодня произошло очень странное совпадение, я уж и не знаю, что думать. Я смотрела бумаги Бориса и нашла там письмо от одного человека, который занимался фашистами, ты не смейся, ладно?
– Действительно, фашисты – это смешно… Мама, почему ты трешь левую сторону, ты можешь объяснить?
– У меня печет там, как будто я обожглась… Да не перебивай ты! Что за манера спрашивать о всяких мелочах? Я тебе о письме, а ты меня о плече спрашиваешь…
– Тебе надо отдохнуть.
– Мне надо на дачу. Срочно. Мы завтра поедем вместе.
– Мамуль, ты же знаешь, что этого нельзя сделать.
– Мне надо на дачу, Лидусь! Мы завтра с утра поедем!
Нет, завтра мы никуда не поедем, потому что сегодня день правды.
– Мамуль, я боюсь, мы не поедем на дачу. Ты заболела.
– Нет-нет, это нельзя откладывать! Я потом вылечусь…
– Мы не поедем, мамуль.
Теперь она говорит вольно, словно преграда, закрывавшая уста, прорвана – старая усталая преграда, она, наконец, размыта, и слова хлынули счастливым потоком.
Ее останавливает странный взгляд матери.
Кажется, что глаза матери разъехались в разные стороны, а дальше происходит нечто и вовсе непонятное: мать вдруг начинает говорить скороговоркой или детской считалкой. Она бормочет, как заведенная, и продолжает тереть над левой грудью.
– Я вызову «Скорую», – растерянно говорит Лидия и идет в соседнюю комнату.
– Бу-бу-бу, – стеснительно бормочет мать.
В «Скорой» не отвечают. Долгие гудки. Над телефоном на стене фотографии. Вот мать в Перловке у дверей техникума имени Альтшуля. Вот она среди продавщиц овощного магазинчика. «Заветы Ленина выполним!» – написано у них за спиной, а они, дурочки молодые в белых халатах, хихикают, и старый еврей с выпученными глазами, директор, наверное, строго глядит на них и что-то выговаривает.
Долгие гудки.
Наконец, берут трубку.
Шестьдесят четыре. Боль в левой стороне груди, каша во рту, да, я понимаю, что это серьезно, я потому и звоню. Пятый этаж.
Лидуся в белой шубке, Лидуся с мамой в Кисловодске.
– Мама, они сказали, что это серьезно. Они будут в течение пяти минут! Ты пока приляг!
Семен рядом с каким-то мужиком восточного вида в милицейской форме с лампасами.
– Мама, а это не тот, кто написал про снегопад? На этой фотографии?
Мать не
