отношения с драматургом испорчены вдребезги.
Вообще режиссерская профессия — это искусство управлять людьми, и страшно подумать, как много зависит от этой тонкой материи. Вы можете придумать божественный фильм и даже написать недурной сценарий (совершенных сценариев вообще не бывает, сценарий не есть нечто застывшее и окончательное), а в производстве все начнет сыпаться и рушиться по каким-то вздорным, почти необъяснимым причинам. Молодые сценаристы обычно приходят из литературы и совсем не представляют себе режиссерской профессии. Да это и не профессия, а образ жизни и суть личности. Это диагноз, как кто-то удачно пошутил. Так было, когда мы начинали работать в кино, и так снова будет, уже по другим причинам — если кино вообще выживет. В нем выживут только фанатики, одержимые и те, кто способен их понять и служить им.
Вы считаете, что кино на грани выживания? Ведь делается много фильмов…
Которых никто не видит. Наша киносеть разрушена, люди сидят у телевизоров, им вообще не до кино, и их можно понять. Вообще современный человек перенасыщен впечатлениями, шумом в ушах и все более хочет тишины и покоя. Есть какой-то порог восприимчивости. Катастрофы, ужасы, сенсации — кино сильно постаралось подрубить сук, на котором сидит, притупить эмоциональную сферу человека. Но это, как говорится, процесс объективный, он вписывается малой долей во всеобщее самоубийственное безумие. А если поближе к нашей теме, а тему эту я бы назвала «тогда и сейчас», то войти в кино «тогда» было очень сложно, но это сулило награды, это была престижная область деятельности, изредка — высокооплачиваемая. Но главное: твое кино посмотрят миллионы, ты кому-то нужен, фильм будут обсуждать, спорить, он будет жить среди людей. В последний раз это случилось после «Покаяния» — такой общественный резонанс. А больше я не припомню… И конечно, люди нашего поколения (а я закончила ВГИК в 62-м, а первый большой фильм вышел в 66-м) уже чувствуют себя «обломками» — и СССР, и нашей малой «киноимперии». Все это можно было предвидеть? Да, теоретически, я, например, многое предвидела, но ни уезжать из своей страны, ни уходить из кино не собиралась. Можно назвать это «легкомыслием обреченности», я ведь чувствую себя еще и обломком той империи — «России, которую мы потеряли» — так что — «обломок трех империй», что-то из антиквариата.
Кстати, я тут обнаружила, что в фильме «Крылья» многое было запрограммировано, меня тогда уже занимала тема человека, пережившего свое время. Там есть такой эпизод: героиня, бывшая военная летчица, оказывается в музее, где висит ее фотография, и дети спрашивают экскурсовода: «А она погибла?» А она стоит рядом и улыбается. Актриса Майя Булгакова. Тогда нам с Ларисой Шепитько было по двадцать пять лет, и героиня сорока четырех казалась нам старой, одинокой и неприкаянной. Теперь я бы посмотрела на нее по-другому. Но там есть хорошие, даже провидческие эпизоды. Они теперь насытились временем. Например, эту ветеранку, героиню, известную в городе персону, не пускают в ресторан, говорят — «вечером с кавалерами надо ходить, мы без кавалеров не пускаем». Видите, я и тогда была уже феминисткой.
А ведь я хотела вас расспросить как преподавателя Высших сценарных курсов: каких сценариев вы ждете от молодых, какие требования к ним предъявляете, кто вам нравится из следующего поколения кинодраматургов?
Многие нравятся, и особенно много женщин талантливых, и, как ни странно, мне это приятно, никакой ревности не испытываю. Имена? Марина Шептунова, Надежда Кожушаная, Елена Райская, Алена Криницы-на, Мария Хмелик, Светлана Василенко, Рената Литвинова, Марина Мареева. С последними двумя я и вовсе незнакома, но читаю, когда их печатают. Открыв журнал, почему-то сначала читаю женщин. Каких сценариев я жду? Главное качество — чтобы этот сценарий мог написать только он, именно этот человек. Или она, ведь Она теперь может не скрывать, что она — Она, а не Он. У нее много накопилось, и Она может оставаться сама собой, по крайней мере, в пределах сценария.
Да нет же, я не завидую и поставлю эпиграфом к новому сценарию глубокомысленное предостережение: «Идущий к самому себе рискует с самим собой встретиться» (К.-Г. Юнг «Архетип и символ»).
Беседу вела М. Крымова
«Я феминистка!»
Еженедельник «Семья», 28 октября — 3 ноября 1991
— Доводилось ли вам, Наталья Борисовна, читать женскую почту в редакциях газет и журналов?
— Конечно, и не однажды. Я вообще очень ценю эти документы женской жизни.
— Тогда вы, наверное, согласитесь, что по доброй половине этих писем ни за что не угадать, какое нынче столетие на дворе. Как десятилетия был, так и остался неиссякаемым поток писем женщин о вечном — лично-домашне-семейном. Несостоявшемся. Чаще всего по двум причинам: муж пьет, любимый изменил…
— Меня поражают эти женские истории. Глубоким горем, которое рукой не разведешь. Особенно письма немолодых. Каждое вызывает сочувствие, иногда до слез, изредка — желание что-то сказать, подумать вместе, когда видишь, что в основе самооценки лежит какое-то глубокое заблуждение.
— Ну например?
— Мне кажется неверным считать количество разводов показателем неблагополучия в обществе. Лучше подсчитать количество браков, без которых можно было бы обойтись. Думаю, три четверти браков заключаются отнюдь не на небесах, а по причинам вздорным, атавистическим. Сходить замуж, испытать это. Но чаще к этому примешивается проблема зависимости — от родителей, жилья, денег, желание самоутвердиться. Бывает брак-месть, брак-вызов, брак-утопия: начать новую жизнь. С понедельника.
— Но, между прочим, на сознательный выбор женщиной формы ее личной жизни давит тысячелетний пласт общественного мнения. Во все времена считалось, что жизнь женщины состоялась, если у нее муж, дети, семья.
— Однако обычная форма семьи не для всех. И это естественно. В прошлом были социальные институты для одиноких женщин, скажем, или монастырь, или публичный дом (эту профессию, я уверена, выбирают все-таки по призванию, по желанию, а не из страсти к деньгам), или существование при большой семье в качестве экономки, воспитательницы. Теперь эти рельсы разрушены, барьеры сметены. Свобода выбора или ее иллюзия дает огромные нагрузки на психику, человек шарахается из крайности в крайность. А без религии — еще страшнее страх одиночества. Так вот вместо того, чтобы подумать — а нужно ли мне было вступать в брак? — человек клянет все на свете и ищет причины в другом. Конечно, я не имею права и не хочу винить женщин. Они часто бывают приперты к стенке социальными условиями, общественным мнением, а потом сами загоняют себя в угол и ищут справедливости там, где ее и быть не может: когда на маленькую, компромиссную, кривобокую любовь наваливается вся сложность
