— Нет, ты преувеличиваешь. Джоел обожал тебя…
— Прекрати! — Одри подняла руки. — Мне лучше знать, чем был мой брак.
— Но…
— Он писал ей стихи! Мне он не написал ни строчки!
— Я… я не понимала, каково тебе.
— Теперь понимаешь. — Одри снова опустилась на диван.
Джин положила поленья поверх щепок, зажгла спичку. Подруги смотрели, как пламя, охватив газеты, крадется вверх.
— Каким бы ни был твой брак, — сказала Джин, — теперь уже ничего не исправить. Тебе нужно подвести под всем этим черту.
— И что я буду делать, когда подведу черту? — мрачно спросила Одри. — Таскаться с тобой по круизам до конца дней?
— Забудь про круизы, ладно? Мало ли чем можно наполнить свою жизнь. На свете столько всего интересного, творческого. Тебе только пятьдесят девять.
— Спасибо, что напомнила.
— Но это молодость! Ты по-прежнему привлекательна. Возможно, встретишь кого-нибудь.
Одри застонала. Ее угнетала мысль о том, что она осталась без мужчины, но перспективы обрести нового мужчину угнетали еще сильнее. Ухаживания в ее возрасте казались смехотворными. Нет, она не превратится в одну из тех шустрых бабенок, что сидят на заменителях гормонов, разгуливают в кожаных юбках, щебечут о своей неуемной сексуальности и с лупой изучают письма читателей в «Нью-Йоркское книжное обозрение» в поисках кого-нибудь, кто разделил бы их любовь к Пинтеру, Клее и дождливой погоде в Монтоке. Нет уж, это глупо и так… по-американски, все эти бредни о саморазвитии, о вечном движении вперед. Она сшила себе из каши одежку, по ней и протянет ножки.
— Ты могла бы активнее заняться политикой, — продолжала Джин. — Могла бы устроиться на работу. Или написать книгу. А вдруг ты решишь вернуться в Англию?
Одри прикрыла глаза рукой:
— Похоже, ты задалась целью вогнать меня в депрессию.
— Я лишь говорю, что твоя жизнь не закончилась. Ты от много отказалась, выйдя за Джоела, — сама в этом признавалась, — и теперь у тебя появился шанс сделать то, что ты всегда хотела сделать.
Одри усмехнулась тоскливо. Верно, она любила поговорить о том, чего могла бы достичь, не посвяти она свою жизнь Джоелу. Но в глубине души она всегда знала цену этим горделивым заявлениям — то были иллюзии самообольщения, фантазии, возвышающие в собственных глазах. Правда заключалась в том, что Джоел уберег ее от ничтожности. Он спас ее. Без Джоела она до сих пор печатала бы накладные в Кэмден-тауне или жила в занюханном пригороде с мужем, как две капли воды похожим на мужа ее сестры.
Одри взглянула на проспекты, валявшиеся на полу.
— Нет, Джин, — тихо сказала она, — зря ты стараешься. Со мной покончено.
Глава 2
«— Прошу, — Беренис раскинула руки, густо унизанные браслетами…»— Прошу, — Беренис раскинула руки, густо унизанные браслетами. Гостей, Розу и Карлу, она встречала в длинном алом платье — почти жреческом одеянии — и золотистых кроссовках с утолщением на пальцах, отчего обувь напоминала верблюжьи копыта. — Диковатый видок, правда?
Карла нервно хихикнула. Какой бы она ни воображала любовницу отца, с явившейся ей экзотической реальностью эти образы имели мало общего. Оставалось только понять, нарядилась Беренис специально для такого случая или она всегда так экстравагантно выглядит.
— Вау, — хозяйка удивленно покачала головой, — неужто мы наконец познакомимся! Даже как-то странно.
Чувствуя, что тема изумления скоро иссякнет, Карла лихорадочно соображала, чем бы еще разнообразить беседу. Она взглянула на сестру в надежде на подсказку, но Роза, сняв с себя всякую ответственность за этот визит, стеклянными глазами уперлась в пол.
— У вас… симпатичная квартира, — пролепетала Карла.
— Да, тут здорово, — благодушно согласилась Беренис.
Все трое огляделись. Стен в гостиной Беренис было почти не видно за черно-белыми снимками и загадочными текстами, вырванными из газет и журналов. ТЕПЕРЬ МЫ ВСЕ ПОД ОГНЕМ, гласила одна из вырезок; МЕСТНЫЕ НЕНАВИДЯТ НАС — предупреждала другая. В одном углу стояло старое кресло с виниловой обивкой, розовой и потрескавшейся; в другом — книжная полка, сооруженная из тары для молочных бутылок и реек. Центр комнаты был совершенно пуст, словно эту площадку всегда держали наготове для какого-нибудь перформанса.
— Я поселилась здесь стараниями Джоела, — сказала Беренис.
При имени отца Карла вздрогнула:
— Да?
— Да. В этом доме нельзя произвольно повышать плату за квартиру, поэтому попасть сюда очень непросто. Переговоры с управдомом вел Джоел. — Она потерла подушечкой большого пальца по указательному: — Дал ему маленький бакшиш.
Карла вытаращила глаза.
— Эй, а не выпить ли нам чего-нибудь? — предложила хозяйка.
— Конечно, — согласилась Карла.
— Мне и так хорошо, — отказалась ее сестра.
Беренис исчезла на кухне, а Роза опустилась на корточки, изучая книги на полке. Карла тоже пробежала глазами корешки — сплошь нон-фикшн с названиями, пестревшими отглагольными существительными: «Вдумчивое питание», «Сочинение тела», «Толкование гинекритической теории»,[46]«Чтение карт Таро». Затем она встала у окна. Квартира Беренис находилась на пятнадцатом этаже здания, фасадом выходившего на шоссе Франклина Рузвельта. В ясную погоду отсюда, наверное, был виден аэропорт имени Джона Кеннеди, но сегодня темно-серые тучи сыпали мелким дождем. Пока Карла смотрела на потекшую акварель грифельного неба, реку, рябую от дождя, у нее в глазу набухла слеза и упала на щеку.
Десять дней назад в шумном баре Мидтауна (выбранном ею из малодушия), под телевизор, изрыгавший вечерние новости, она завершила свой роман с Халедом.
— Я больше не могу с тобой встречаться, — сказала она.
— Не понял. Что ты такое говоришь?
— Я больше так не могу. — Ей было не по себе, но в то же время в произнесении фраз, освященных временем и традицией, Карла находила странное удовольствие.
— Как «так»?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Разве тебе плохо со мной?
Полнейшее отсутствие чувства вины у ее любовника возмутило Карлу.
— Я хочу поставить точку.
— Но почему?
— Потому что… ты сам все отлично понимаешь.
Халед ударил ладонью по стойке:
— Черт.
Оба расстроенно уставились в телевизор, висевший над головой. Президент страны произносил речь на празднике Дня труда в Питтсбурге: «Сейчас нет у меня задачи важнее, чем безопасность наших семей. Хочу, чтобы вы знали: у нас все еще есть враг, который ненавидит Америку. Думаю, ваши дети часто спрашивают, за что можно ненавидеть Америку? Ведь мы ничего никому не сделали. Так вот, они ненавидят Америку за то, что мы любим свободу. Мы бережем нашу свободу. Мы гордимся нашей свободой. Мы радуемся тому, что люди в нашей свободной стране могут молиться всемогущему Господу так, как им нравится…»
