Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
Фредерика смотрела как зачарованная. Тела тут толклись увесистые, добротные – зато как менялось лицо, осененное вуалью! Мелькала порой смущенная усмешка или гримаска недовольства, но стоило вспотевшей руке классическим жестом отвести от лица фату, как оно принимало готовое выражение робкой прелести, отрешенности, благоговения. Каких тут только не было лиц: круглых, лошадиных, строгих, малокровных, очкастых – и у всех приотворенные уста и в глазах трепетное изумление пред еще непознанной новой собой и новым миром. Фредерика решила, что все это, конечно, трогательно, но совершенно абсурдно, а потом перевела взгляд на их ноги – толкущиеся, суетящиеся, скользящие на грязном полу. Рассмеялась и пошла обратно в галантерею за какой-нибудь глупостью для Стефани.
В итоге она выбрала сразу две глупости: белые лайковые будуарные туфельки, отороченные лебяжьим пухом, в коробке вроде прозрачного гробика с розовым бантом и безумно модный тогда пояс-цепочку, что-то среднее меж собачьим поводком и кольчугой. Он застегивался на одно из звеньев цепочки, а свободный конец оставался висеть, как у средневекового кастеляна. Или у святого с веригами. На это ушли все деньги, отложенные на «Квартеты», зато Фредерика осталась довольна. Стефани может приберечь туфельки для медового месяца, но сперва пусть послужат нежданной вестью, знаком того, что Фредерика одобряет ее предприятие. Откровением, так сказать. Что же касается пояса, то тут Фредерика руководствовалась здравым принципом: брать то, что понравилось бы ей самой.
Закончив с подарками, она шагнула в жужжащую, крутящуюся дверь, описала ровный полукруг, вышла на улицу, глотнула свежего воздуха, капельку от него опьянела и решительно зашагала под серым дождем.
20. Paterfamilias[196]
У Александра было правило: не входить в дом к замужним женщинам, которых он любил. Это было неблагоприятно обеим сторонам. Женщинам либо не нравилось их жилище, и тогда они бывали рассеянно-раздражительны, либо втайне нравилось, и они стремились освятить его присутствием любовника (или наоборот). Была и третья возможность – до сей поры не воплощенная, но пугающая: однажды одна из них могла потребовать, чтобы он, вооружась колуном или паяльной лампой, принял участие в ритуальном разрушении дома, а потом овладел ею в гостиной на обрывках штор. Нужно заметить, что раз или два подобная развязка бывала пугающе близка. Александр предпочитал пребывать вне.
Он хорошо провел Пасхальную неделю. Писал Дженни, что скучает по ней всюду: бродя по родительской гостинице, открывая нумерованные двери, за которыми – несчетные, невозбранные постели, гуляя (увы, в одиночестве) над меловыми карьерами и вдоль линии прибоя в веймутских дюнах. У его родителей в подвале гостиницы было множество бурых эдвардианских кухонь, чуланов, судомоен, скупо обставленных, с плохо пригнанными застекленными дверьми и пыльными копровыми циновками. Там и сидели супруги, среди гигантских банок с томатным супом и коробок с сушеным луком, листали «Дейли телеграф» и слушали радио. Капитан Уэддерберн и его супруга содержали гостиницу самостоятельно. Они планировали заселения и отъезды, закупали провизию, сортировали грязные простыни и заменяли разбитые чашки. Об этом Александр Дженни не писал. «Родители в добром здравии и рады моему приезду», – сообщал он, хотя те едва нашли время перемолвиться с ним парой слов. Еще он писал изящные письма Кроу об остром удовольствии от одиноких прогулок и отсутствия мальчишек. Кроу бурлил надеждами на грядущее лето. Его ответы Александр носил в кармане вместе с письмами Дженни.
Когда он вернулся в Блесфорд, Дженни была в отвратительном настроении и держалась почти враждебно. Он не понимал до конца: расстроена ли она, что он уезжал, или раздражена, что самой ей пришлось безвылазно сидеть на месте. Было у них свидание на Замковом холме, в самый разгар которого они заметили, что за ними наблюдают. В ежевичных кустах возникла и парила, по-видимому, отдельная от тела голова девчонки в красной сетке на волосах. Гнусное дитя улыбалось во весь рот. «Как Чеширский кот», – сказал Александр, но Дженни зло ответила, что смешного мало: она сама превратилась в Алису, вечно глядящую в замочную скважину на недоступные ей сады. Спасибо за метафору, но она предпочла бы сказке приземленную реальность.
Так и получилось, что Александр отправился к ней на чай, заранее обеспечив себе приглашение к Поттерам в тот же вечер, на той же улочке. Билл не разговаривал с Джеффри Перри с тех пор, как они поссорились из-за Томаса Манна, которого Билл назвал надутым шарлатаном. Джеффри ответил, что каждый имеет право на свое мнение. Билл заявил, что человек, уважающий свой интеллект, до такого не опустится. Джеффри парировал, что Билл не читает по-немецки. Билл сказал, что в данном случае это не важно. Джеффри обвинил Билла в узости взглядов, а Билл назвал его невеждой. Джеффри сказал Дженни (та, впрочем, его не слушала), что с Биллом лучше не разговаривать вовсе, чтоб не заразиться его злобной, неумеренной раздражительностью.
Дженни испекла для Александра особый пирог и заварила особый чай. Когда он вошел, она в восторге потерлась лицом о его лицо. Маленький Томас, сидевший у нее на руках, собственнически ухватил ее за щеку и потянул. Дженни устроила Александру экскурсию по дому, о которой он не просил. Он с тревогой осознал, что она приписала ему страстное желание влюбленного знать каждую мелочь ее сокровенной жизни. Дженни показала ему нежно-розовую уборную, детскую с обоями в стиле книжек Беатрикс Поттер и веселеньким мобилем в разбавленном стиле Миро[197], спальню со шведской мебелью и саржевыми шторами. В спальне Александр почувствовал себя вуайером, незваным и непристойным гостем. Дженни, тихо простонав, сжала ему руку. Томас, которого она несла на бедре, тоже издал что-то вроде стона. Она посадила ребенка на кровать и сама села с краю. Александр остался стоять. Томас, смеясь, дергал ее за одежду. Дженни слегка оттолкнула его, и он разревелся. Тогда она взяла его, ловко и бережно повернула к себе и пристроила его головку у себя на плече, так чтобы смотрел ей за спину. Резко поднялась и вернулась в гостиную.
Они пили чай, вздрагивая от каждого звука, томясь не желанием, но и не тем, что ему противоположно. Томас сидел в своем высоком стульчике и стеклянно-синими глазами смотрел на Александра. Александр мелкими глотками пил из розовой фарфоровой чашки и думал: «Она бы мне позволила, там же, на кровати, у него на глазах». Дженни сделала «солдатиков»: намазала мармайтом[198] узкие полоски тостов и протянула Томасу. Тот сбросил их на пол. Она повернула стульчик к окну:
– Смотри, Томас, деревья, небо синее, солнышко светит…
Томас сглотнул, крякнул, обернулся и продолжил смотреть на Александра. Тот почувствовал, что нужно что-то сделать и неловко протянул ему палец. Томас недоверчиво взял его в перемазанную маслом лапку.
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 157
