Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Со столовой еще придется повозиться. Скатерти и салфетки поистрепались, в комнате очень темно, главным образом потому, что ее окна выходят на северо-запад. Столовой положено располагаться в южной части дома. Пол покрыт буро-черным лаком, и это создает некоторую проблему: даже в самый солнечный день от этого пола веет скорбью, которую несет в себе этот цвет. Я борюсь с этим, расставляя комнатные растения, свежесрезанные цветы и развешивая яркие картины, но, если комната темная, мало чем можно исправить положение. Может быть, помогла бы хорошая хрустальная люстра, например баварская, но мне она сейчас не по карману: постояльцы все чаще не хотят или не могут платить. Пользуются моей добротой, это просто возмутительно! Впору назвать мое заведение «Богадельня у мадам».
Мое гостеприимство известно, но я уже сыта по горло попрошайками, неудачниками, всякой там богемой и бродягами. Они толпами бегут из Франции, прячутся в телегах с сеном, роют, как кроты, ходы в грязной земле, перебегают через горы, как альпийские козы, прокрадываются, как воры, на цыпочках мимо испанской таможни, которой просто не справиться с их наплывом. Сержант Консуэло говорит, что хорошо бы и жителям Портбоу подключиться. «У нас на все людей не хватает! – жалуется он. – Законопослушные граждане должны оказывать нам содействие!»
Конечно, он мог бы и сам делать больше, но я по мере возможности буду помогать. На прошлой неделе я сообщила ему, что в моей гостинице остановился человек, по которому явно петля плачет. Границу он, по всей видимости, перешел пешком, но от него несло бензином. Борода спуталась, сам улыбается, а зубы щербатые, я сразу почуяла неладное, хоть он мне и заплатил немедля наличными, как я потребовала. Причины для подозрений были: бумаги не в порядке, по-французски говорит отвратительно, по-испански не знает ни слова. Родной язык у него, видимо, венгерский или что-то в этом роде. «Большевистский шпион, дело ясное», – сказал Консуэло после двадцатиминутного допроса в его номере. И этого типа передали французской пограничной полиции, благо за последний год она стала не такая безрукая.
Сегодня утром по телефону забронировали номера несколько армейских офицеров из Леона – четыре человека на четверо суток. С нетерпением жду их приезда в эти выходные: один из них знал моего мужа по военной академии. Он обещал привезти фотографию Клаудио, на которой тому лет двадцать. Как жаль, что я сама никогда не фотографировала, – так уж вышло. И теперь Сюзанна фактически не будет иметь представления о том, как выглядел ее отец, так что я рада любому снимку.
Нужно до их приезда навести в гостинице порядок. Не очень-то большое удовольствие доставит им компания моих нынешних постояльцев – но других пока нет.
Три дня назад заехала парочка глупеньких девушек-француженок. Им всего по восемнадцать-девятнадцать лет, и я не посчитала необходимым расспрашивать, кто они да откуда. Документы у них в порядке. Думаю, им просто хочется в это время уехать из Франции, и я их понимаю. Но лишняя осторожность не повредит. Девушки планируют пробыть здесь до завтра-послезавтра, а потом продолжить свой путь в Португалию, куда устремились все. У одной из них есть сестра, она тоже скоро приедет, может быть, даже завтра.
Еще один подозрительный постоялец – пожилой господин из Бельгии, профессор Лотт. Он живет у меня неделю. Если верить ему, он несколько лет преподавал историю в Брюсселе. Мне, пожалуй, нравится, как скромно он держит себя, но есть в нем какая-то уклончивость. «Вы совершенно правы, мадам», – постоянно повторяет он, даже когда я не спрашиваю, согласен ли он со мной. Будь он помоложе, я бы его в чем-нибудь заподозрила, но ему, наверное, лет семьдесят пять – восемьдесят. Человек в этом возрасте заслуживает некоторого доверия и уважения. Да и нельзя ожидать совершенства от своих гостей. Борцу за чистоту нравов не место в гостиничном деле.
Сегодня вечером в гостиницу забрели трое немцев. Это явно евреи: мать с сыном – очень мало говорят – и помятый человечек, которого зовут доктор Беньямин, – он по дороге, видимо, повредил ногу. Он хромает, стонет, морщится и никогда не оставляет вне поля зрения свой портфель. Не брился он как следует уже, наверное, несколько дней, а идущий от него дурной запах будет совсем не к месту в моей столовой.
Перед самым их приходом вечерний буфет уже закрылся на ночь, но они были ужасно голодны, и я их пожалела. А как иначе? Человек есть человек, какой бы у него ни был паспорт и есть ли он вообще. Я выставила им тарелку с холодным мясом, оливками и сыром и буханку хлеба и потом старалась не смотреть, как они за десять минут все это уничтожили. Мальчик по имени Хосе ел как свинья – как все мальчишки в его возрасте. Сюзанну я старалась держать подальше от этих людей.
Перекусив, они разговорились и показали причудливый набор дорожных документов. То, что они поддельные, не подлежит сомнению: совсем не тот цвет бумаги, какие-то смешные печати. Фотографии и те размытые. Но эти люди не похожи на преступников или шпионов. Просто очередные евреи в бегах. Кругом, как всегда, одни евреи. Гитлер многих из них отправил в исправительно-трудовые лагеря или выдворил из страны, и французы скоро последуют его примеру. Но куда им деваться? В Испании им сейчас рады не больше, чем в пятнадцатом веке. Может быть, их впитает в себя Америка: американцы все всасывают, как огромная вонючая губка. Скоро их запах будет доноситься через Атлантику.
Доктор Беньямин утверждает, что у него французское гражданство, он довольно хорошо говорит по-французски, с едва уловимо проскальзывающим акцентом. Недавно я слышала, как он шептался в холле с профессором Лоттом, и подумала: уж не секретная ли это встреча какая-нибудь? А иначе с чего вдруг такая доверительность? Не хватало еще, чтобы «Фонда Франка» превратилась в известное заведение для шпионов, о каких пишут в дешевых детективных романах.
Я поселила доктора Беньямина в худшем номере – с дыркой в потолке. Его спутники, Гурланды, поживут в соседнем, с двумя кроватями. Они, по всей видимости, хотят сесть утром в поезд на Мадрид, и это очень хорошо. Ужасно было бы, если бы офицеры из Мадрида застали их здесь. Им будет не понять, как это я, вдова Клаудио Руиса, принимаю у себя таких людей.
ВАЛЬТЕР БЕНЬЯМИН
Тепло покидает вещи этого мира. Предметы повседневного обихода мягко, но настойчиво противодействуют нам, отталкивают нас. День за днем, пытаясь преодолеть свое скрытое сопротивление этим предметам, мы вынуждены предпринимать чудовищные, особенные усилия. Мы должны уравновешивать холодность вещей нашим собственным теплом, чтобы они не заморозили нас до смерти, не убили нас своим отчуждением; нам нужно касаться их шипов с бесконечным терпением и осторожностью, если мы не хотим истечь кровью и умереть.
14
– А вы откуда? – спросила маленькая девочка со зрачками, похожими на опаловые бусы. На ней были белая кофточка и черная юбка, по-французски она говорила как-то странно. – Вы ведь не француз? У вас произношение не французское.
– Я прожил в Париже много лет, – сказал Беньямин.
– А раньше? Откуда вы?
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
