Этим полуднем в Ольцовку пришли остатки отряда из Велесья, эта ночь должна стать последней для обезлюдевшего Гажерье. В отряде из-за ушедшего на правобережье миссионерского корпуса осталось слишком мало людей, чтобы распылять силы. Собравшись вместе, они еще могли надеяться удержать Ольцовку, хотя что-то подсказывало святому отцу, что примерно через час он поднимется на стену в последний раз. Если им даже и удастся продержаться неумолимо наступающую ночь, то утром ему придется отдать приказ спалить походный лагерь и двинуться под защиту стен замка, который наверняка тоже вскоре падет. Появление целого полчища нежити вместо разрозненных групп могло означать лишь одно: к тварям подошло подкрепление и, скорее всего, с реки. А иначе зачем проклятому колдуну было портить земли возле побережья? Почему чудовища сразу не появились в большем количестве?
Склонившегося над картой отца Патриуна мучили сомнения. Любая, пусть даже самая правдоподобная догадка оставалась всего лишь предположением, а истину…истину не знал никто, разве что сам колдун, обладающий силой, с которой еще никто из индорианских миссионеров не сталкивался. Именно по этой причине над пограничным фортом и возник знак вопроса. Священник чувствовал, что его защитники, отказавшиеся две недели назад принять помощь иностранных миссионеров, бесславно погибли, чувствовал, но точно не знал, и поскольку в силу выбранного жизненного поприща должен был быть оптимистом, то надеялся на лучшее…
– А ты все над картой колдуешь? Лучше б над златом чах, и то приятней! – почти одновременно со скрипом двери раздался оглушающий бас.
В комнате появился рослый, неуклюжий с виду толстяк по имени Мосо, старший из тех рыцарей в черно-зеленых плащах, что пришли прошлой ночью на помощь сдерживающему натиск тварей гарнизону. Если бы отец Патриун собственными глазами не видел, как наголо обритый здоровяк командовал своими людьми и орудовал булавой, то ни за что бы не поверил, что этот увалень – рыцарь, да еще и командир хоть маленького, но хорошо обученного и сплоченного отряда. В жизни встречаются парадоксы: инфантильный дурак оказывается искусным изобретателем, а обрюзгший мужик, обвешанный пятью-шестью пудами жировых накоплений, скачет по стенам да крышам с ловкостью акробата из бродячего цирка. То же самое можно было сказать и о толстяке Мосо, его неказистая внешность была обманчива, а отсутствие хороших манер на самом деле удачно маскировало прозорливый ум и отменное образование. Отец Патриун умел разбираться в людях и понял это еще до начала первой же, довольно непродолжительной беседы, состоявшейся сразу после ночного боя.
– «Колдуешь», значит, совершаешь богопротивное действо. Ты хотел оскорбить меня, сын м…– Патриун осекся, видя недовольство на толстощеком лице.
Верующие в постулаты Единой Церкви порой морщились, а иногда и грубо высказывались, когда к ним так обращался индорианский священник. Благородные слуги графа Лотара не были исключением из этого правила, хотя весьма лояльно и даже дружелюбно относились к союзникам-миссионерам.
– Да брось ты, преподобный, не те обстоятельства, чтоб ерепениться и норов показывать. Я вон те кой– чего занятное принес. Давай вместе обмозгуем, как до утра продержаться. Солнце-то почти совсем село, вскоре попрут…
Не дожидаясь приглашения, которое все равно последовало бы, рыцарь прошествовал к столу и, небрежно отодвинув самодельную карту графства, положил на ее место план деревни, на котором был отмечен каждый закуток, каждый уцелевший и сожженный дом.
– Ну и избенку ты для ся выбрал! Кривая, гнилая, неказистая…Внутри темно, душно, аж взопрел, – ворчал, не отрывая глаз от рисунка, толстяк, по щекам и лбу которого действительно лил ручьями пот.
– Ты б доспехи-то снял, вот и полегчало б, – посоветовал Патриун, облаченный лишь в бело-голубое походное одеяние.
– Ага, щас…– хмыкнул рыцарь и, наконец-то найдя на собственном плане то, что искал, ткнул железным пальцем в небольшой квадратик: – Во! Чо это у тя здеся?!
– Это молельня, – ответил миссионер, – святому воинству нужно настроиться перед боем и…
– Ага, значит, правильно я приказал ее разобрать, а доски на латание брешей пустить. Не надувай щек, святейшество! Монахи твои к походным тяготам приучены, на свежем воздухе псалмы пропоют. А здесь что? – палец рыцаря показал на другой объект в форме вытянутого прямоугольника.
– Амбар, в нем сейчас больные, мором зараженные, – произнес священник, с трудом усмирив бушевавший в нем гнев.
Рыцарь заявился в деревню и теперь нагло устанавливал свои порядки. Это возмутило священника, но спорить с солдафоном было неразумно по нескольким причинам. Во-первых, миссионеры были чужаками на этих землях, во-вторых, толстяк состоял на службе у Лотара, поэтому мог распоряжаться в Ольцовке, как хотел, и, в-третьих, через четверть часа станет уже не важно, кто прав, а кто не прав.
– Значица, еще не окочурившиеся людишки есть, это хорошо…Сколько из них на ногах?
– Десятка два-три, не больше, ходить могут все, – ответил отец Патриун, сохраняя спокойствие. – Мор гноит тело, но пострадавшие не чувствуют боли…
– Знаю я, что они чувствуют, а что нет. Не забывай, эта зараза здесь еще задолго до тя появилась! Меня вон другое смущает. Два-три десятка бездельников в амбаре отсиживаются, пока наши ребята гибнут! В общем, так, вилы им в руки, и пущай на стены встают!
– Ты соображаешь, о чем говоришь?! – не выдержал отец Патриун и повысил тон: – Они заразны, они!..
– Коль твари нас одолеют, мы все дохлыми будем, а к мертвякам хворь не пристает, – ответил Мосо и громко заржал, не нарадуясь своему складному ответу. – Ничего, ничего, пущай повоюют! Ты монахов своих воинствующих водичкой святой окропи, вот они заразу и не подхватят, а моим ребятам эта хворь что насморк. Настоящего бойца и смерть, и болезнь боится!
– Я уж заметил…– не удержался от многозначительного замечания священник.
– Это ты о чем?!
Лицо толстяка, корчившего из себя простачка, мгновенно изменилось, в глазах появился блеск. Его насторожил комментарий, прозвучавший в устах священника как недвусмысленный намек.
– Да о том, что оружие и доспехи нашего воинства перед походом в земли дикарей освящены были, но только чудовищам это нипочем. Мы мечи и латы перед каждой ночью святой водой окропляем, потери все равно несем, а твои солдаты…
– А что мои солдаты?! – перебил громким выкриком святого отца рыцарь. – Мои солдаты вам на помощь пришли, и в прошлом бою более двух десятков не стало! Так же, как и твои рясочники, с нежитью бились!
– Так-то оно так, – продолжил отец Патриун, понимая, что если собеседник кричит и пытается его в чем-то обвинить, значит, его мысли на правильном пути, – но вот только твои доспехи да нагрудники других рыцарей уж больно крепкие…
– А их служители истинной веры святили, а не какие-то там индорианцы…
– И голову они твою тоже знатно освятили, – с хитрой улыбкой на лице произнес священник. – Я собственными глазами видел, как тварь тебе по макушке лапой заехала. Ты ж лишь слегка покачнулся, а затем, на ногах устоявши, булавой ее богомерзкую рожу разворотил.
