Я был готов низвергнуть праведный гнев Божий на этих избалованных христианишек из пригорода. Я ложился спать под звуки выстрелов; они, как мне представлялось, – под звуки храпа золотистых ретриверов.
А потом я посмотрел на стол, где мама Катарины поставила для нас печенье и лимонад. Катарина перехватила мой взгляд.
– О, хотите печенье? – спросила она. – Мама сходила в магазин здоровой еды и купила вам веганское печенье.
– Спасибо, – сказал я и остановился. Ветер осуждения покинул мои паруса. Сделал ли я хоть что-то самоотверженное сегодня? Был ли я добр к кому-либо? Накормил ли голодного?
Нет. Вот он я, пламенный христианин, самопровозглашенный голос осуждающего Бога, смотрю на свои недостатки, принявшие форму тарелки с веганским печеньем. Мама Катарины пошла в какой-то непонятный магазин здоровой еды, чтобы купить какие-то совсем уж странные веганские печеньки другу ее дочери, которого даже не видела никогда. И после этого добрый христианин – я?
Мне пришла мысль из книги Осии: «Я милости хочу, а не жертвы». Так что я отринул свой гнев и вместо того, чтобы осудить добрых христиан, собравшихся вокруг меня, рассказал о своем опыте трехнедельной давности – когда я почувствовал, что меня призвали отказаться от мирского имущества и помогать бедным, и, подумав, что разочаровал Бога, попросил у него прощения. Затем я рассказал, что можно искать божественное в больших жестах – пафосных заявлениях и отречениях, – но есть некая тихая божественность и в малых поступках, например, купить странное веганское печенье для незнакомца. Или пустить человека в свой дом и накормить его. В тот момент малые поступки казались мне более важными и даже более божественными.
– Так что спасибо вам всем, что собрались здесь ради меня, – закончил я. – И, Катарина, пожалуйста, передай маме спасибо за веганское печенье.
Я умолчал о том, что печенье было сухое и отвратительное на вкус.
– А Мартин Скорсезе будет в церкви? – спросил я у Криса. – Наверное, – ответил Крис. – Наверняка для того, чтобы в стиле Тома Сойера заставить нас работать бесплатно.
После библейской лекции мы все пошли в Гринвичскую Церковь Христа, чтобы помочь сыну епископального священника Крису снять несколько сцен для его студенческого фильма. Крис учился в Нью-Йоркском университете, и его мастером курса был Мартин Скорсезе.
– А Мартин Скорсезе будет в церкви? – спросил я у Криса.
– Наверное, – ответил Крис. – Наверняка для того, чтобы в стиле Тома Сойера заставить нас работать бесплатно.
Я подъехал к Церкви Христа в сумерках и припарковал мопед под раскидистым вязом, рядом с кладбищем восемнадцатого века. Крис стоял с группой актеров и статистов рядом с портиком, прикрывавшим вход в одну из старых каменных часовен, и объяснял добровольцам, что нужно делать. Я был музыкантом, так что меня отрядили держать микрофон.
– Крис, а это кто? – спросил я, показав на длинноволосого парня, который кругами ходил по сочной лужайке и говорил сам с собой. Он был одет в темное зимнее пальто и энергично жестикулировал, словно пытаясь что-то доказать привидению.
– А, это Вигго Мортенсен. Он мой однокурсник и играет в фильме главную роль, – объяснил Крис.
– Почему он ходит кругами? У него что, коровье бешенство?
– Ха! Нет, он просто очень сосредоточен, – ответил Крис. – Готовится к съемкам, вот и все.
Мы поднялись по старинной деревянной лестнице часовни и следующие пять часов снимали сцену с Вигго на крыше. Он вместе с исполнительницей главной женской роли повторял одно и то же, а Крис заставлял их слегка менять реплики. Стоял поздний вечер, ветер усиливался, и уже сильно похолодало.
– Я-то думал, кино – это круто, – сказал мне один из школьников, усталый и дрожащий от холода.
Я держал микрофон на длинном телескопическом шесте. Один из друзей Криса, тоже студент-киношник, спросил меня:
– Ты работаешь ассистентом-крановщиком?
– Ассистент-крановщик – это кто? – спросил я в ответ.
– Ха, значит, нет, – ответил он и ушел.
В час ночи, после того как мы сняли сцену несколько десятков раз, Крис объявил: «Все, съемки закончены». Мы все поаплодировали сами себе – мне раньше такого делать не доводилось.
Я подошел к Вигго, который за весь вечер так ни с кем и не заговорил.
– Хорошая работа, Вигго, – сказал я, протянув ему руку. Он пожал ее, напряженно взглянул мне в глаза и ответил:
– Правда?
Глава третья
Ночные движения
– Нельзя быть диджеем в Нью-Йорке и жить в Стэмфорде, – сказал мне Дамьен, и он был прав.
– Но у меня нет денег, чтобы жить на Манхэттене, – пожаловался я.
– Ну, тогда переезжай в Нью-Йорк и найди больше диджейской работы, – сказал он.
И он снова был прав. Я был испуган и беден, но он был прав. Так что мы с ним начали расчищать мое маленькое гнездышко на заброшенной фабрике. Оставив только фанерные стены и дверь из заброшенного дома, я упаковал все свое имущество в мамину машину и переехал в Нью-Йорк с Дамьеном, его девушкой Алиссой и нашим другом-диджеем Роберто.
Я познакомился с Дамьеном пару лет тому назад в клубе для всех возрастов в Гринвиче, где работал диджеем. Он был высоким и светловолосым и хотел стать художником. Он курил дорогие британские сигареты и всегда носил черную одежду а-ля «новая волна». Все поклонницы «новой волны» в Коннектикуте были в него влюблены. Ему не хватало денег, чтобы поступить в художественную школу, поэтому он ходил по картинным галереям, пытаясь понять, как люди рисовали в восемнадцатом веке. Его девушка Алисса была высокой и худой как богомол моделью-азиаткой, только что окончившей Колумбийский университет. Наш друг Роберто был хип-хоп-диджеем, его родители торговали современным искусством. Роберто ходил на свидания с прекрасными женщинами, диджеил в хип-хоп-клубах в центре города и проводил отпуска на юге Франции на семейной вилле.
Несколько недель назад Алисса стала искать съемное жилье в журнале Village Voice. Ей приглянулся двухквартирный дом на углу Четырнадцатой улицы и Третьей авеню с тремя комнатами и большой гостиной за 1200 долларов в месяц. В нижнем Манхэттене была куча дешевого жилья, потому что он был грязным и опасным местом, и там почти никто не хотел жить.
Дамьен и Алисса пребывали в каких-то странных, но отношениях, поэтому забрали себе самую большую комнату, в подвале. В этой «спальне» не было света и пахло дешевыми стройматериалами и плесенью. Поскольку там постоянно царила темнота – или, может быть, потому что они ненавидели друг друга и страдали от депрессии, – Алисса и Дамьен обычно спали до трех-четырех часов дня. У Роберто было больше всего денег – он работал диджеем, а его родители владели виллой и галереей, – так что он забрал себе большую комнату в дальней части квартиры, в которой даже светило солнце, примерно полчаса в день.
