Господин Куппиш читал «Берлинер цайтунг» и не читал «Нойес Дойчланд». «БЦ» была, как-никак, городской газетой с местными новостями и даже разделом объявлений, а «НД» называлась центральный орган. Госпожа Куппиш давно сообразила, что во всех газетах, в сущности, печатается то же самое, что в «НД», только на день позже, и решила сагитировать супруга подписаться на «НД». Но господин Куппиш заартачился:
— Только этого мне не хватало! Чтобы я заставлял себя еще и это дерьмо читать!
— Но ведь сосед читает, — не отступалась госпожа Куппиш. — Значит, наверно, не такое уж дерьмо.
— Так он в органах! — кипятился господин Куппиш.
— Откуда тебе это так хорошо известно?
— А потому что он читает «НД»!
Господин Куппиш постоянно находил все новые и новые доказательства, что их сосед работает в органах. Госпожа Куппиш не вполне разделяла его уверенность. Диспуты на эту тему велись без конца.
Он: — Кроме того, у них есть телефон.
Она: — Это еще ничего не доказывает!
Он: — Да неужели? Может, мы с тобой работаем в органах?
Она: — Ну конечно же нет.
Он: — Может, у нас есть телефон? Вот видишь…
Она: — Да, но… — Впрочем, тут госпожа Куппиш так и не нашлась, что сказать. Телефона в доме и вправду не было.
— А я вот возьму, — хорохорился господин Куппиш, — и напишу заявление.
— Только осторожно, Хорст, умоляю, осторожно, — всполошилась госпожа Куппиш.
Дядюшка Хайнц, западный родич, никогда в жизни ни про какие заявления слыхом не слыхивал.
— Заявление? А что это такое?
— Это единственное, чего они там, наверху, боятся, — провозгласил господин Куппиш, многозначительно выкатывая глаза, словно его заявления способны привести в трепет самых могущественных владык в самых неприступных дворцах. — Это когда я утром захожу в ванную и обнаруживаю, что опять отключили воду, потому что эти идиоты в который раз взялись чинить свои трубы…
— Ах, заявление — это всего лишь жалоба, — снижая отцовский пафос, отмахнулся Миха, а госпожа Куппиш снизила пафос еще больше:
— Жалоба? Да какая там жалоба? Это только называется так! Можно подумать, будто мы и вправду жалуемся!
— Ясное дело, жалуемся, — стоял на своем господин Куппиш.
— Да нет! — решительно заявила госпожа Куппиш. — Мы сигнализируем… доводим до сведения… обращаем внимание… выражаем озабоченность… наконец, ходатайствуем, просим… Но чтобы жаловаться? Мы? Никогда!
Дядюшка Хайнц приходился братом госпоже Куппиш и тоже жил на Солнечной аллее, правда, на другом, длинном ее конце. И осознавал свой долг западного дядюшки перед восточными родственниками.
— Глядите-ка, что я вам провез, — с миной заговорщика конспиративным полушепотом заявлял он всякий раз с порога вместо приветствия. Ибо все, что привозил дядя Хайнц, было не привезено, а провезено. Небольшие шоколадки он засовывал себе в носки, а упаковку маленьких, из упругого мармелада, «резиновых медвежат» прятал в кальсонах. С подобной «контрабандой» его ни разу не застукали. Тем не менее, на границе его неизменно прошибал пот.
— Хайнц, это же все разрешено, — наверно, уже в сотый раз объяснял ему Миха. — Медвежат провозить можно!
Миха мечтал, чтобы дядя привез ему с запада пластинку. Конечно, не сразу «Moscow, Moscow», но, может, хотя бы «The Doors». Однако Хайнцу подобные акции казались слишком рискованными. Он знал, что бывает за контрабанду:
— Двадцать пять лет Сибири! Двадцать пять лет Сибири за полкило кофе!
Миха только головой тряс.
— Знаю я эту историю. Ты спутал, дядя: полгода Сибири за двадцать пять кило кофе.
Даже игрушечные автомодели — и те внушали дядюшке опасения.
— Нет-нет, получается, я показываю вам, какие у нас делают автомобили. Да за такое с ходу статья, погоди, как же это у них называется? Пропаганда низкопоклонства перед классовым врагом, вот! — кричал он. — Или, если я привезу миленькую такую маленькую полицейскую машинку, они еще, чего доброго, начнут мне шить умиление и умаление классового врага! Чтобы я из-за этого в Сибирь на лесоповал угодил, нет уж, дудки! Но чего ради ты все время просишь эти дурацкие автомобильчики?
И в самом деле, дались же Михе эти игрушечные автомобильчики!
Всякий раз, когда приезжал Хайнц, господин Куппиш принимался колдовать над раздвижным столом. Хотя раздвинуть его не мог. Тем не менее, он не уставал утверждать, что раздвижной стол — очень практичная вещь. И даже рукоятку, с помощью которой якобы можно варьировать высоту стола, господин Куппиш находил чрезвычайно практичной. Он, впрочем, считал, что и складные велосипеды весьма практичны, и складывающиеся из двух половинок зубные щетки. Всякое уродство, сулившее экономию места, удостаивалось от господина Куппиша похвалы за практичность. Неунывающий оптимизм, с которым он хватался за все свои практичные предметы, отдавал, пожалуй, чем-то вроде религиозного фанатизма.
— Это делается в два счета, — заявлял он всякий раз. И в два счета терпел очередное фиаско.
Усевшись посреди крохотной квартирки в огромное кресло, Хайнц, оглядевшись по сторонам, с неизменным вздохом заявлял:
— Это же чистой воды камера смертников!
Когда-то, много лет назад, он обнаружил за батареями центрального отопления асбестовые плиты и возопил:
— Асбест! У вас асбест! От него бывает рак легких!
Господин Куппиш, который само слово «асбест» слышал впервые, отозвался незамедлительно:
— Я напишу заявление!
Госпожа Куппиш запричитала:
— Только осторожно, Хорст, умоляю, осторожно!
Господин Куппиш, как водится, никакого заявления не написал, и об асбесте постепенно все забыли, хоть дядюшка Хайнц при каждом визите не уставал напоминать о нем вздохом и присказкой: «Это же чистой воды камера смертников!» Мысленно сравнивая своих предков с четой Розенбергов в нью-йоркской тюрьме Синг-Синг, Миха иногда даже пытался вообразить, какое зрелище являли бы его предки в камере смертников. (Фазер, наверно, и на электрическом стуле еще кричал бы: «Я напишу заявление! Учтите, я невиновен!»)
Однажды Хайнц «провез» для госпожи Куппиш туфли, набитые для конспирации старыми газетами, и господин Куппиш, с любопытством расправив на столе смятую страницу из «Бильда», углубился в чтение. Внезапно он побелел.
— Смотрите, — прошептал он, указывая на жирный заголовок:
«СМЕРТЬ ПОСЛЕ ПЯТНАДЦАТИЛЕТНЕЙ МУКИ! УБИЙЦА-АСБЕСТ НАГРАЖДАЕТ РАКОМ!»
— Камера смертников! — взвился дядя Хайнц. — Что я вам говорил!
Госпожа Куппиш принялась вычислять.
Господин Куппиш, Миха и Сабина приняли в ее вычислениях живейшее участие.
