— Ваше имя, насколько мне известно, под забралом?
— Сегодня под забралом, завтра начнут таскать профилем по асфальту… До боли в печени ненавижу всякие следствия, допросы, протоколы. По-видимому, у меня скрыт психический импульс, срабатывающий на любую закорючку.
Виноватые оправдания настораживали, заставляли более придирчиво покопаться не только в «психических импульсах» Ваганова.
— Вам известны подробности?
— Какие, разрешите спросить?
— Подробности, проливающие свет на любое преступление.
— Разве совершено преступление?
— Ходят слухи, его столкнули, — Ушаков продолжал наступать, — или вам известно другое?
Ваганов овладел собой. Теперь он держался более независимо и даже полувраждебно. Перемена произошла слишком быстро, чтобы не возбудить подозрений у Дмитрия Ильича, привыкшего иметь дела с людьми разных категорий и характеров.
— Извольте, я передам вам дошедшие до меня подробности, если они вам не известны. — Ваганов бесцеремонно закурил. Его брови застыли, глаза похолодели. — Лезгинцев поехал к матери, — Ваганов назвал поселок, — пробыл у нее несколько дней, ни с кем не встречался, якобы над чем-то работал. Потом уехал пригородным и в Ленинград не вернулся. Тело его обнаружил путевой обходчик Сивоконев… — Ваганов проверил по записной книжке фамилию, повторил ее, будто это имело значение. — Сивоконев позвонил по начальству. К месту происшествия выехала оперативная группа. Возглавлял ее… — Ваганов подвинул под самый нос Дмитрия Ильича записанную размашистыми буквами фамилию. — Я без очков. Финогенов?
— Да, Финогенов. — Дмитрий Ильич вскипел: — На кой черт мне знать эти фамилии?! Значит, его убили?
Ваганов оглянулся, забеспокоился, приложил палец к губам:
— Вы сумасшедший! Чего вы кричите? Убили, убили… Чепуха какая-то.
— Все говорят, столкнули…
— Мало ли чего. — Ваганов выколотил трубку. Его лицо наполовину освещалось настольной лампой, породистое и, пожалуй, волевое лицо. Губы, резко очерченные, высокий, отлично вылепленный лоб, брови черные, вразлет над жестокими глазами.
После встречи в Юганге прошло немного, примерно около двух лет. Время не тронуло его, лишь прибавило седины: в перец погуще подсыпали соли. Ваганов не потерял зрелой мужской красоты и то прежнее, «паратовское», по-видимому, укрепилось еще сильнее в манерах, поставе головы, интонациях размеренной речи, с теми самыми снисходительными нотками, многозначительными паузами, которые отличали и раньше этого удачливого, самонадеянного человека.
Ваганов намекнул на «достоверные каналы», позволившие ему узнать подробности дела. При вскрытии трупа алкоголя не обнаружили и явных следов насилия тоже, хотя были ушибы: «Естественно, слетел на полном ходу». Из документов у Лезгинцева пропало только служебное удостоверение.
— А работа? — спросил Дмитрий Ильич.
— Какая?
— Он же над чем-то работал, будучи у матери.
— Вы думаете?
— Вы сами сказали.
— Давайте на всякий случай уточним, Дмитрий Ильич, — сказал Ваганов. — Якобы… якобы над чем-то работал. Такова версия, не мною придуманная. — Ваганов поднялся. — Если мне память не изменяет, Юрий Петрович отличался аккуратностью и… осторожностью. Кто-то мне рассказывал, чуть ли не сам адмирал Бударин, у Лезгинцева однажды выкрали секретный документ и после того он дул на воду. Таким образом, международный империализм и его коварство отпадают. — Ваганов улыбнулся краешком губ. — Присутствует еще одна версия, Дмитрий Ильич, л ю б о в н а я. Как вам это нравится? Лезгинцев в роли пламенного любовника! Я лично с трудом представляю. Не тот гусар, далеко не тот… В общем, старо как мир. Как говорят французы — ищите женщину.
5Ночь прошла беспокойно. Не для красного словца произнес Ваганов последнюю фразу. Подобные люди даром пороха не тратят. Рано утром Дмитрий Ильич прошел в международный вагон, разыскал Ваганова, потрескивающего электрической бритвой.
— Прекрасно, — не отнимая бритвы от щеки, сказал Ваганов, — я так и предполагал. Нам выгоднее обойти лужу, взявшись за руки, а не толкать туда друг друга.
Дмитрий Ильич распутал теплый шарф.
— Насчет женщины, Кирилл Модестович… Вы кого имели в виду?
Ваганов принялся за обработку второй щеки, устроившись так, чтобы в зеркале видеть своего раннего гостя.
— Объясню. — Длительная пауза не предвещала ничего доброго. — Я имел в виду вашу дочь.
— Мою дочь?
— Отцы узнают последними. — Ваганов явно торжествовал. — Две недели сплошного донжуанства не могли пройти мимо любопытных. Лезгинцев, кстати сказать, и не таился. Ему импонировало…
— Перестаньте… Не продолжайте, старый, отвратительный циник. — Дмитрий Ильич сжал кулаки, терпению его приходил конец.
Ваганов выключил бритву, насупился, рогатинка морщин побежала на лоб, застыла.
— Я советую, Дмитрий Ильич, осторожней обращаться с такими выражениями. Вы можете не рассчитать свои силы. Прощаю вам только как отцу… — Он поднялся, принялся натягивать свежую, хрустящую от крахмала сорочку. — Могу повторить, либо обойдем лужу, либо… кто кого первый толкнет… Кстати, Танечка Лезгинцева, будем называть ее по-прежнему, только на первом этапе подняла шум. Сейчас она успокоилась, приведена в норму.
— Не вами ли? — выдавил Ушаков.
— Мной. Я первый ей позвонил. Утешил. Разъяснил. Узнал о том, что она разговаривала с вами и… привела вас к такой растерянности. — Он старательно вывязывал галстук, закрепил золотым прижимом, надел мягкий шерстяной жилет. — Боюсь бронхита. Питер — простудный город. Вам пора собираться. Знаете, что я подумал? Не на девятнадцатом ли мы километре? Дальше Юрий Петрович не сумел, а мы катим и катим, черт возьми. У меня тоже иногда шалят нервы. Поддаваться нельзя. На том свете абсолютная безопасность, никаких неприятностей, а редко кто туда спешит…
В прескверном настроении очутился на перроне Московского вокзала Дмитрий Ильич. Прежней, приподнятой радости от встречи с Ленинградом не было. Все выглядело мрачно. От вагонов несло угарным дымком и перегретой смазкой. Люди, спешившие встречать прибывших, казались излишне учтивыми, а улыбки фальшивыми.
Невесело направился Ушаков к стоянке такси, думая о том, в самом ли деле Бударин забронировал номер или придется унижаться перед администраторами.
Его обогнал Ваганов со своими приятелями, респектабельно одетыми представителями технической элиты, веселыми, с развевающимися шарфами невероятных расцветок и размашистыми жестами.
Из черной машины с желтыми фарами выскочил еще один, приехавший для встречи.
— Ми-илай! — Толстенький, шумливый, он шутовски подкатил к Ваганову. — Здравствуй! — Объятия. — Век тебя не видел, Кирилл! Повернись-ка! Ого, раздобрел, заважничал, столичная бестия! Спасибо, уважил глухую провинцию, обитель великого зодчества!
