У меня было страстное желание окрестить декор церкви Святой Магдалины «мизерабилизмом». Однако увиденное вновь воскресило во мне воспоминания о Броселианде и церкви Треорентека, украшенной ее покровителем, аббатом Анри Жийаром, в оформлении которой принимал участие и я сам. Конечно, в этих двух храмах не было ничего похожего, за исключением «обратного крестного пути». В его изображении, столь тщательно изучаемом туристами в Ренн-ле-Шато, нет ничего оригинального: это размноженная продукция Сен-Сюльпис, которую можно найти во многих святилищах, в том числе и в Рокамадуре. Но изображение страстей Господних, помещенное в церкви Треорентека, подлинное, аббат Жийар лишь подновил его. В пейзаже, служащем фоном библейским событиям, можно узнать реалии окрестных мест, а сцена, ставшая в 1948 году причиной скандала, изображает Иисуса лежащим у ног феи Морганы, олицетворения разврата. Разве нельзя провести параллель между кельтской Морганой, «самой развратной женщиной Бретани», и Марией Магдалиной, так называемой кающейся грешницей, одной из жриц древнего культа (или «священных проституток»)? Тем не менее внутренняя отделка храма в Треорентеке, не вызывающая интереса с эстетической точки зрения, — это оригинал, в чем я могу поклясться. В то время как интерьер храма в Ренн-ле-Шато — это чистейшая подделка под «декадентский» стиль собора Сен-Сюльпис. Поэтому, вполне возможно, что мое болезненное ощущение, возникшее при виде этого святилища (с его псевдомасонским клетчатым полом, инверсиями в декоре и фальшивой барочностью), вызвано всего лишь его уродливостью.
Но память порой проделывает с нами странные вещи. Пока я предавался созерцанию храма, на ум мне неожиданно пришел давний рассказ аббата Жийара, до сих пор мирно дремавший в глубинах памяти. Признаться, я не придавал ему особого значения: аббат вспоминал о «странной войне» 1939–1940 годов и ее бесславном финале, о разгроме французской армии немецкими войсками. Истинный гражданин Республики, аббат Жийар вступил в войска. После бесконечных перебросок с места на место его, наконец, направили в Родез, где и демобилизовали. Тем не менее отправка в Бретань — на место службы, назначенное не военным, но церковным начальством, — откладывалась на неопределенное время, что позволило этому человеку, не привыкшему к бездействию, получше узнать окрестности, в которых он очутился. Он стал изучать край, которого доселе не знал. Департамент Аверон расположен неподалеку от Арьеж и Од, поэтому священник не преминул посетить Монсегюр. Рассказ о Святом Граале, связанный с крепостью катаров, зародил в нем интерес к этому великому мифу Запада и легендам о рыцарях короля Артура.
В рассказе о своих странствиях аббат упомянул об одной деревне в районе Од: по его словам, ее скромный кюре чуть ли не поднял храм из руин, желая превратить свою деревню в подобие паломнического центра, что могло бы удовлетворять и его религиозные устремления, и интересы жителей тех краев. Другими словами, в том самом месте аббат Жийар получил «указание свыше» — положить свои силы на развитие религиозного и культурного туризма, чем он впоследствии и занялся в Треорентеке, ставшем духовным центром легендарного Броселианда. Разумеется, тем самым местом (в то время я этого не понимал) была деревня Ренн-ле-Шато. Случайность? Кажется, я уже выражал свое отношение к случайностям. Сентябрьским днем 1985 года, спустя шесть лет после смерти аббата Жийара, я, принимавший участие в улучшении глухого уголка Морбиана, тем самым помогая аббату осуществить его мечту, вдруг оказался в Ренн-ле-Шато, в том месте, которое когда-то предопределило всю дальнейшую жизнь моего духовного наставника… Случайность? Думаю, нет.
Конечно, я не собирался ставить аббата Соньера на одну доску с аббатом Жийаром. Их ничто не связывало: ни время, ни склад характера, ни устремления и жизненные цели. Пожалуй, лишь одно может объединять их: стремление сделать из маленькой приходской церкви центр «религиозного и культурного туризма», оставив тем самым неизгладимый след в людской памяти. Аббат Жийар был похоронен внутри церкви Треорентека, согласно древнему обычаю. Аббата Соньера предали земле вне стен его храма, но у его изголовья, где покоится еще одна могила, последнее пристанище Мари Денарно, не менее загадочной героини этой истории.
Мы побывали и на многострадальном кладбище, миновав портик, заставивший меня улыбнуться: это была имитация одного из портиков, какие украшают монастыри Финистера. Мы постояли у могилы аббата, смутно понимая, что этот человек привел в действие некий механизм, работа которого превзошла все его ожидания. Ведь его могила, насколько я знаю, была осквернена. Что в ней искали — сокровище или его тайну? Однако и сам аббат Соньер когда-то осквернил некую могилу, чему до сих пор не могут найти объяснения… Что все это могло означать?
Столь короткое посещение Ренн-ле-Шато, ставшее подлинным открытием, оставило меня в глубокой растерянности. Но все же это был упоительный визит. Красота спокойной деревушки, величественная простота замка, таинственные сады аббата Соньера, башня Магдала в лучах вечернего солнца, опускающегося в туман горных хребтов, — все это произвело на меня неизгладимое впечатление и оказало помощь в дальнейших исследованиях. Да, это восхитительный край, в котором я бы охотно поселился. Стоило ли множеству людей искать здесь сокровища, без устали копаясь в земле, стоило ли им ради этого поиска производить сложные вычисления? На мой взгляд, это бессмысленное занятие. Будь я жителем этой деревни, я не предпринимал бы ничего, что могло бы потревожить тишину и уединение этого изобильного края.
Но не только деревня Ренн-ле-Шато оставила во мне чувство полнейшего единения с этими местами, окутанными тайной. Это и сухое бесплодное плато с оврагами, давшими приют нескольким деревьям, и пик Бюгараш, виднеющийся на юго-востоке. О том, что в этой местности развит горный туризм, красноречиво говорит обсерватория, пост надзора, напоминающий дозорную башню некой древней крепости. Я знал, что этот регион служил убежищем обитателям Разе в далекие времена вестготов, тех самых знаменитых «варваров», бывших всего лишь «иностранцами», носителями иной, удивительной культуры. И наконец, это Ренн-ле-Бен, спрятанный в долине, которую мы сначала не заметили, тот самый другой Ренн, разительно отличавшийся от своего тезки, выжженной солнцем деревеньки, замершей на краю бездны.
Итак, наше восхитительное странствие по плато продолжалось: мы ехали в Ренн-ле-Бен по дороге, без устали делавшей свои бесконечные витки. Путь скорее напоминал череду ухабов и выбоин, нежели нормальную дорогу, но для моей машины, перевидавшей на своем веку многое и отведавшей немало дорожной пыли, это не имело значения. Не раз нам казалось, что мы сбились с пути, столь много тупиков поджидало нас на каждом перекрестке и в каждом поселке, попадавшемся по пути. В сентябрьском зное мы медленно спускались в долину, немало удивлявшую нас: это был совершенно иной мир, нежели тот, что встретил нас на вершине. Зеленый, тенистый, мирный дол был настоящим водным царством. Ренн-ле-Бен оказался краем термальных источников.[8] И первое, что бросилось мне в глаза, — это старая надпись на обветшалой гостинице, вызвавшая у меня безудержный хохот: «Здесь исцеляют катары». Чего же еще ожидать от Ренн-ле-Бен, расположенного в местности, столь часто именуемой «катарским краем»! Однако невыразимое очарование этого крохотного городка, утопающего в зелени, не оставило меня безучастным. Мне всегда нравились небольшие курорты, расположенные в округе, изобилующей горячими источниками. Но привлекало меня отнюдь не лечение целебными водами, нет: в таких городках сохранилась удивительная атмосфера «конца века», пропитанная декадентством, духовной средой поэтов-символистов начала XX столетия. Большим водным курортам я предпочитал маленькие, порой забытые всеми уголки, некогда славившиеся своими целительными источниками: Валь-ле-Бен в Ардеше, Нери-ле-Бен в Алье или Сент-Оноре-ле-Бен в Ньевре. К их числу принадлежит и Ренн-ле-Бен, выпавший из времени и пространства (порой его даже не обозначают на картах). Погруженный в дремотное оцепенение, городок замер в густом, напоенном травами воздухе, поступающем в долину с нагретого солнцем плато.
