Посол Бенкендорф, выполняя поручение Аргиропуло, уведомил по существу дела Форин Оффис, который, со своей стороны, в лице министра сэра Эдуарда Грея специальной нотой уведомил графа Бенкендорфа о получении вышеупомянутого сообщения и принятии содержащейся в нём информации к сведению.
Не прошло, однако, и года, как герцогиня Лейхтенбергская утешилась другим «законным» браком с другим членом императорской фамилии — великим князем Николаем Николаевичем, о чём Сент-Джеймсский двор был снова аккуратно проинформирован, а сэр Грей так же аккуратно подтвердил графу Бенкендорфу получение и принятие к сведению сей «весьма важной» информации.
В 1907 году Бенкендорфу пришлось информировать двор короля Эдуарда VII о том, что супругу великого князя Кирилла Владимировича следовало именовать великою княгинею Викторией Фёдоровной с титулом императорского высочества, а их дочь в браке — Марию «признать княжною крови императорской с принадлежащим правнукам Императора титулом Высочества». Великий князь 10 лет спустя скомпрометирует этот высокий титул…
«Канцелярия Его Императорского Величества» до конца правления последнего Романова — Николая II Незабвенного — аккуратно информировала иностранные дворы и правительства об изменениях в семейном или официальном статусе великих князей, да и сами великие князья часто обращались в Министерство иностранных дел с просьбами выполнить для них какое-нибудь поручение: вручить поздравительный адрес, письмо, подарок или доставить из Парижа несколько ящиков шампанского.
Каким дипломатом был последний Романов?
По всей видимости, чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать, каким он был человеком. С. Ю. Витте в своих мемуарах помещает оригинальный ответ. В 1900 году он по пути на всемирную выставку в Париж заехал в Копенгаген и был принят там королём Кристианом IX. Король, зная, что гость был учителем великого князя Михаила Александровича, спросил, что из себя представлял его внук и наследник русского трона[7]. Витте ответил, что ему затруднительно дать точную и краткую характеристику на своего ученика, а на выслушивание долгих рассуждений у его величества короля Дании просто не было времени. Но король настаивал, и тогда Витте сказал:
— Ваше Величество, вы хорошо знаете моего державного повелителя Николая Александровича?
— Да, — ответил король, — я его хорошо знаю.
— Само собой разумеется, что вы отлично знали покойного императора Александра III?
— Ну да, отлично его знал.
— Так чтобы определить личность Михаила Александровича в самых общих контурах, я сказал бы так: император Николай есть сын своей матери и по своему характеру и по натуре; а великий князь Михаил Александрович есть больше сын своего отца.
Король рассмеялся, но разъяснением остался доволен.
Николай II дипломатией интересовался и занимался. Будучи слабо подготовленным к управлению империей, он в этой области, как и в других, всегда прислушивался к мнению министров иностранных дел. Только однажды он проявил, на наш взгляд, вполне разумную дипломатическую самостоятельность — при заключении Бьёркского договора 1905 года с Германией, но потом всё равно был дезавуирован своими ближайшими советниками.
В 1902 году Министерство иностранных дел отпраздновало свой столетний юбилей, в ознаменование которого была выбита большая бронзовая настольная медаль и выпущен внушительных размеров том истории министерства, украшенного репродукциями, рисунками и фотографиями. Медали были вручены всем чинам ведомства без исключения.
Глава вторая. «Полевое» творчество Александра III
Лучше, чтобы ободрял государь, а наказывали законы.
А. В. Суворов Типичной резолюцией Александра I была лаконичная помета: «Быть по сему». Не таков был его потомок Александр III, стиль которого отличался особой свободой и сочностью выражений. Так, на одном из дипломатических документов он назвал Бисмарка «обер-скотом». Думается, образцы этого «полевого» жанра будут небезынтересны для нашего читателя. Благодарить за это нам следует графа В. Н. Ламздорфа, аккуратно фиксировавшего в своём дневнике за 1891–1892 годы все заметные вокруг себя события.
Пятнадцатого января 1891 года император вернул Н. К. Гирсу письмо лорд-мэра Лондона Джозефа Савари на высочайшее имя, в котором англичанин от имени жителей своего города выражал протест против преследования евреев в России, со следующей пометой: «Я ни этого письма, ни адреса от лорд-мэра Лондона принимать не желаю. Прикажите отослать ему обратно… Это слишком нахально…»
Когда Н. К. Гирс представил Александру III проект письма от имени «августейшего монарха и правительства» с выражением соболезнования бельгийскому королю Леопольду II в связи со смертью его племянника принца Болдуина, Александр III начертал на полях: «Разве у нас конституционное правительство?»
Помощник Гирса граф В. Н. Ламздорф в своём дневнике возмущённо пишет о том, что самодержавные взгляды императора не допускают самого существования русского правительства: «И это накануне XX века!»
На телеграмме посла в Константинополе Нелидова, употребившего выражение «произведёт-де в Петербурге», император раздражённо начертал: «Пожалуйста, чтобы этого "де" не употребляли никогда в министерстве. Я слышать этого не могу». Чем эта частица не понравилась самодержцу, знает один лишь Всевышний.
Самодержавный тон постоянно даёт о себе знать в пометках императора. На донесении посла Фонтона о беспорядках в Португалии Александр III пишет: «Нет ни малейшего сомнения, что Португалия накануне объявит республику. Хорога тоже король. Хорошо тоже правительство».
Двойку нужно было поставить учителю русского языка, который учил когда-то наследника русского трона!
А вот «перл» на полях телеграммы министра иностранных дел Франции Рибу своему послу в Петербурге Лабуле от 18 февраля 1891 года, в которой говорится об освобождении французским правительством одного арестованного революционера-нигилиста из тюрьмы по заключению тюремного врача: «Для таких скотов стоит того».
Князь Барятинский, сопровождавший цесаревича Николая Александровича в его поездке по Азии, пишет из Сайгона о том, что французы готовят цесаревичу большой приём с демонстрациями политического характера. «Какие могут быть политические демонстрации в Сайгоне?» — удивляется отец.
На донесении из Рима о кончине принца Плон-Плона[8] и об объявлении по этому поводу траура в Италии Александр III написал: «По такому скоту траура не носят».
Посланник из Белграда сообщает о том, что молодой сербский король Александр горит желанием нанести визит в Петербург в октябре 1891 года, в день серебряной свадьбы их величеств. «Когда ему угодно, только не к серебряной свадьбе, — пишет Александр III. — В этот день никаких приёмов не будет».
