– Я… кажется, я… понимаю, – сказала ему Астара.
– Ты поймешь это окончательно, если тебе повезет и тебя посетит ощущение, которое я пытаюсь сейчас выразить, если ты вступишь – хотя бы на долю секунды – в тот, высший мир, мир невыразимой красоты.
Голос отца слегка дрогнул, в нем послышалось необычайное волнение, почти благоговение, и Ас-тара не могла оторвать глаз от его посветлевшего и преобразившегося лица. И она серьезным тоном пообещала:
– Папочка, я постараюсь найти мир, о котором ты сейчас говоришь.
– Ты непременно его повстречаешь, девочка моя, – уверенно сказал отец, -я ни минуты в этом не сомневаюсь. .
Этот разговор навсегда сохранился в памяти Астары, и она думала, что именно этот поиск высшей красоты и побуждал ее отца и мать так много путешествовать по всем континентам.
И еще в который раз она почувствовала укол сожаления, что была все-таки слишком мала и не могла запомнить всего, происходившего во время экспедиций, когда родители брали ее с собой.
И теперь, глядя на лунный пейзаж, Астара думала, что каждое путешествие ее родителей несло с собой множество открытий, что ей непременно нужно продолжить их поиски того прекрасного мира, который находится рядом с нашим, привычным, и может открываться чуткой и пытливой душе в самых неожиданных местах.
Ведь с ним можно столкнуться совсем внезапно: и на гребне далекой горной цепи, под ясным бездонным небом, и на безымянной тропической реке, еще не нанесенной на географическую карту, а то и здесь, возле дома, на зеленой лужайке или в парке под кроной векового дуба.
Астара уже знала, что ни время, ни место не имеют значения для такого соприкосновения с высшим и прекрасным; самое главное – это то, что ты хранишь у себя в груди в тайном ларце, рядом с сердцем и душой, а еще она с сожалением подумала, что это такая сокровенная вещь, о которой она не в силах была говорить до сих пор ни с одним человеком, даже с самой близкой подругой в школе. Даже теперь, со своим опекуном, почти родным для нее человеком, которого она любила больше всех на свете после своих родителей.
Да, она искренне любила его – за благородный характер, за острый ум, за дар понимания и сочувствия, проявлявшийся в каждом сказанном им слове.
Но вот эти, другие вещи, представление о которых заронил в ее сознание отец, не поддавались объяснению. Астаре никак не удавалось облечь их словами и передать кому-то другому, ведь даже сама она ощущала их очень смутно и неясно.
Астара вздохнула: возможно, когда-нибудь ей и встретится человек, способный разделить ее понимание.
Но немедленно в ее душу закралось сомнение, что она слишком многого требует от жизни и слишком оптимистично смотрит на людей.
Мужчины, с которыми она общалась в Риме и Париже, влюблялись в нее, но при всей своей невинности и неопытности она понимала, что их привлекает ее красивое девичье тело, а не душа и разум.
И она просто не могла себе представить, как с ними вообще возможно говорить о таких сокровенных вещах.
Она интересовала их только благодаря своей красоте или, увы, благодаря ее предполагаемому богатому приданому.
«Я люблю вас!», «Вы сводите меня с ума!», «Если вы не станете моей женой, я просто умру!», «Я жажду вас!», «Я жажду вас!», «Я жажду вас!».
Она почти мысленно слышала их голоса, повторявшие почти одни и те же слова, всегда одинаково пылко, страстно и проникновенно.
Впрочем, итальянцы всегда славились своим любовным пылом и красноречием, и Астара находила, что огонь, горевший в их черных глазах, восхитителен. Правда, временами они слишком увлекались и переигрывали, и тогда ей хотелось расхохотаться им в лицо.
Французы были намного галантней.
Они осыпали ее утонченными комплиментами, на которые невозможно было не отозваться. Они блистали изысканностью манер, а многие из них были весьма элегантны.
Но хотя Астара и выслушивала их страстные речи, сердцем оставалась к ним равнодушной. Когда же они покрывали поцелуями ее руки, она ловила себя на мщсли о том, что их губы слишком жаркие и чересчур жадные, и в ее душе шевелилось легкое отвращение к этой театральности, где отсутствовала всякая искренность.
– Должно быть, я слишком самонадеянна, если мечтаю встретить такую же любовь, какая была у мамы с папой, – сказала сама себе Астара.
И все-таки она догадывалась, что ее душе нужна любовь, каким-то образом связанная с той красотой, которая открывалась сейчас ее взору, – с мерцанием серебра на озере, с лиловыми тенями под деревьями и таинственной темнотой сада, где, казалось, бродят призраки былых владельцев этого дворца.
– Что же такое настоящая любовь? Может, это тоже часть той, высшей, красоты? Может, именно про это пытался рассказать мне папа, когда говорил о «необыкновенном мире, открывающемся за пределами нашего мира»?
Она задавала себе вопросы и не находила на них ответов. И внезапно почувствовала, что озябла.
«Возможно, когда-нибудь я пойму смысл папиных слов», – с неясной надеждой в душе подумала Астара, глядя на яркий лунный серп.
Затем она задернула шторы и нырнула в уютную шелковую темноту огромной кровати.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Принц-регент величественно поднялся и молча ждал, пока стихнут разговоры гостей – девятнадцати джентльменов, сидевших вокруг овального стола.
На фоне серебристых стен и массивных колонн из красного и желтого гранита принц-регент и его гости выглядели весьма импозантно.
Продолговатый стол с причудливым золотым орнаментом по-прежнему поражал всех своей новизной: на нем не было привычной белой скатерти.
Его полированная поверхность как в зеркале отражала хрустальные бокалы, украшенные августейшими монограммами, голубой севрский фарфор, золотые десертные ножи и вилки. Такова была новая мода, введенная принцем-регентом.
Когда гул голосов затих и гости со вниманием обратили лица к принцу, его королевское высочество торжественно поднял свой бокал.
– Джентльмены, – начал он, – вот мой тост: за выдающегося жеребца-чистокровку, который позволил нам сегодня насладиться великолепным зрелищем. Уверен, что нынешний день надолго сохранится в истории скачек. Итак, за несравненного Брамселя и его замечательного владельца, виконта Илвертона!
Гости шумно встали, за исключением довольного виконта, оставшегося сидеть в конце стола. Поднялись бокалы, и девятнадцать голосов дружно воскликнули:
– Брамсель! Илвертон!
Когда принц-регент сел на свое место и гости последовали его примеру, поднялся виконт.
Выглядел он, вне всяких сомнений, весьма элегантно и изысканно. Все присутствующие как один с одобрением посмотрели на его галстук, завязанный совершенно новым, невиданным узлом.
