Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
О чем же я не могла рассказать никому, даже священнику, особенно отцу Янусу? Это был повторяющийся ночной кошмар, ужасный, отвратительный кошмар, от которого я страдала уже три года, и который никак не прекращался: глубокой ночью к моей кровати приходил отец, напоминая в своей ночной пижаме полупрозрачное привидение. Я глубоко спала, когда он откидывал одеяло и начинал меня целовать, шаря крепкими руками по всему моему телу. Папа никогда не целовал свою дочку днем, на людях, однако ночью его большой, влажный, пропахший табаком рот оказывался у моего лица, и я вдыхала тяжелый запах его частого жаркого дыхания. Поцелуи его были крепкими, а щетинистое лицо больно царапало кожу.
Я ничего не понимала. От отца так ужасно пахло, что это невозможно было вынести, но бежать было некуда: он начинал тереть о мое лицо какую-то скользкую вонючую штуку, а потом – о, ужас! – засовывал эту гадость прямо мне в рот. Может, это был язык? Я не знала. Нет, вряд ли, но тогда что? Я мечтала потерять сознание. Отвернуться я не могла: его руки держали мою голову, да я бы и не осмелилась. Было тяжело дышать. Папа пыхтел и стонал, а потом мне в горло хлынул теплый густой поток. Ужасная липкость во рту. Я жаждала глотка чистой воды, но ее не было, было лишь милосердное беспамятство мгновенного сна.
Наутро вкус во рту сохранялся. Я думала, что мне приснился дурной сон. Поначалу, когда мне было только три года, я, как могла, вызывала рвоту, так я хотела избавиться от этого ощущения. Потом в одночасье я заболела коклюшем. Я кашляла неделями, месяцами, но не могла прочистить горло и избавиться от того, что меня душило. Однако я была крепким ребенком и очень любила отца, а потому постепенно приспособилась. Между нами возникла молчаливая тайна, и я почувствовала с ним необъяснимую связь.
Вероятно, мать догадывалась, что нечто в этом роде может происходить, когда по каким-то причинам она ему отказывала или у нее были тяжелые месячные, и он не мог уснуть, поскольку все его внимание было сосредоточено на члене, а не на сердце. Он поднимался с постели, когда ему казалось, что она уснула. Матери требовалась передышка. У нее были свои кошмары, и часто они превращались в очередную беременность. Она не позволяла себе выходить из тумана, в котором жила, чтобы увидеть происходящее и прекратить это. Когда у меня начался цистит, она сшила мне пару теплых брюк, на ношение которых в школе потребовалось разрешение директора.
Примерно в то же время нам рассказали, как умер Иисус. Наша учительница в деталях расписывала, как Иисуса избивали до крови и как воины надели на Христа терновый, колючий венок.
Все эти образы были очень необычными, яркими и жестокими. Это была самая ужасная история из всех мне известных, и я едва не теряла сознание от страха. «После мучений Иисуса прибили гвоздями к кресту. Солдат вбивал большой гвоздь в каждую его руку и ногу. «Бум, бум, бум!» – стучал молот у меня в голове. «Затем они подняли крест, а через некоторое время другой солдат пронзил копьем сердце Иисуса, чтобы убедиться, что он мертв». Я почувствовала острую боль в груди, и меня затошнило.
Такие вещи невозможно было понять. Я уронила голову на стол, не в силах смотреть на учительницу. А та добавила, как бы между прочим, что Иисус страдал за наши грехи. Мы, дети, были причиной его смерти! Я была причиной!
Тяжелый, нестерпимый, горячий стыд из-за совершенных грехов наполнил мою душу. Я почувствовала, что больше всех навредила Иисусу. Почему? А все из-за того ужасного события, что произошло в нашем угольном сарае.
Угольный сарай находился рядом с кухней, и в него можно было попасть из маленького закрытого дворика, где располагался туалет без слива. Для того чтобы там оказаться, нужно было пройти мимо сарая.
Наш туалет был простой деревянной коробкой и опустошался прямо на задний двор, где росли великолепные овощи. Запах в нем стоял невыносимый, и я научилась испражняться как можно быстрее, чтобы убраться оттуда прежде, чем придется сделать вдох. Когда в туалете оказывался мой отец, во двор нельзя было выйти. Возможно, дело было в его пристрастии к сигарам, в том, что он ел мясо, в начинающемся раке кишечника или во вздорном характере. Каковой бы ни была причина, зловоние стояло невыносимое.
Угольный сарай служил моему отцу мастерской: там он шил и чинил нашу обувь, делал игрушки к Рождеству и на дни рождения. Отец отлично мастерил игрушки – эту его ипостась можно было назвать «доктором Джекилом». Он сделал мне игрушечную коляску, прекрасный кукольный домик и качающуюся лошадку, раскрасив их яркими цветами. Нам говорили, что в угольном сарае прячется помощник святого Николаса, Черный Пит, откуда тот наблюдает, хорошо ли мы себя ведем. Он оказывается там за две-три недели до шестого декабря, когда голландские дети празднуют День святого Николаса. Впрочем, большую часть времени в угольном сарае я чувствовала себя в безопасности, иногда навещая папу и наблюдая за тем, как он работает.
Однажды он подозвал меня и быстро закрыл дверь, не зажигая лампочку; лишь уличный свет проникал внутрь сарая сквозь щели между неровными досками в нижней части двери. Его рука тяжело легла мне на плечо; я почувствовала ее дрожь, и от страха по телу моему поползли мурашки. Никогда прежде я не видела его таким.
Лицо моего отца было страшно искажено, он едва мог говорить. Ухватив за плечи, он грубо встряхнул меня, а затем внезапно вцепился в шею и начал душить. Тон его голоса был ужасен, напомнив мне о словах, которые нельзя было произносить в доме. Я испытала сильнейшую горечь от этого неожиданного проявления неприязни, не понимая ее причин. Разве он не видит моего лица? Я же восхищалась им! Папа! Не делай этого, пожалуйста! Я же твоя дочка! Не бей меня! Я тебя люблю! Но отец был очень напуган. Он не видел перед собой шестилетней дочери, задыхающейся в его руках, – он хотел лишь обезопасить себя.
«Никому об этом не говори…» – выпалил он и запихнул мне в рот палец, давая понять, что имеет в виду; он не мог прямо сказать то, что никогда не должно было быть разглашено. Из перекошенного рта вырывались неразборчивые слова; он прибег к диалекту, выученному на улице. «Не говори об этом! Особенно священнику! Поняла? Никому!» На лбу его вздулись вены, глаза казались безумными, зубы скрипели. Внезапно он отпустил меня, и я, молча и без сил, упала на покрытый сажей пол, мысленно взывая к его милосердию и в то же время мечтая умереть; в конце концов, я испугалась, что умру на самом деле.
Он не видел меня в темноте, не знал, поняла ли я его, а потому пнул ногой, требуя ответа. Он ударил меня в нижнюю часть спины, и я каким-то образом ухитрилась сесть. Все произошло очень быстро. Он наклонился ко мне и в тот момент показался дьяволом, одновременно оставаясь самым дорогим для меня человеком. Совершенно сбитая с толку, я молча кивнула, пытаясь восстановить дыхание: я не представляла, что такого натворила, если отец обращается со мной подобным образом. Ни на секунду я не задумалась о том, что плохим мог быть папа. Нет, если он так поступает, значит, я действительно очень скверная девочка.
В изнеможении я снова рухнула на пол в темном сарае. Отец вышел на улицу и захлопнул дверь. В этот тяжелейший момент я не могла позвать мать. Я закрыла глаза и потеряла сознание.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
