Треск продолжался еще с минуту, когда часовой, не выдержав, отправился посмотреть, в чем же дело. Мельхиор вышел из укрытия. Между джунглями и мельницей было совершенно открытое пространство, и стоило часовому обернуться, как Мельхиора бы ждала неминуемая смерть. Но и напасть сразу Мельхиор тоже не мог — ему надо было дождаться, пока часовой отойдет подальше, чтоб его крик — если он успеет вдруг закричать — никто не услышал.
Между ним и часовым оставалось двадцать футов. Пятнадцать. Десять.
Часовой почти добрался до чащи. Он уже увидел собаку, но мешка пока не заметил. Он поднял пистолет. Мельхиор — всего в пяти футах сзади — испугался, что тот успеет выстрелить.
Сквозь тонкую подошву сандалии он почувствовал, что наступил на ветку, еще до того, как та успела хрустнуть. Охранник обернулся, чем облегчил Мельхиору задачу. Он вонзил нож ему в горло, чувствуя, как лезвие на мгновение уперлось в хрящи гортани и потом прошло через мягкие ткани до шейных позвонков.
Часовой открыл рот — из него хлынула кровь и вылетел последний клуб сигаретного дыма. Правой рукой Мельхиор взял пистолет из судорожно подрагивавших пальцев часового, а левой обнял его за плечи и осторожно опустил на землю, будто тот был его перепившим приятелем. Когда Мельхиор поднимал часовому голову, чтобы стащить ремень винтовки, тот был еще жив, а когда опускал — уже мертв. Выпрямившись, он заметил, что на него пристально смотрит собака.
— Он в твоем полном распоряжении.
Следы автоматных очередей на стенах мельницы напоминали резкие линии электроэнцефалограммы, вся восточная стена была покрыта копотью. Мельхиор заглянул внутрь и увидел шестерых человек. Двое были точно русскими — об этом безошибочно свидетельствовали характерные короткие стрижки и пистолеты Макарова в кобурах. Один стоял немного в сторонке и держал на изготовку автомат Калашникова.
У оставшихся четверых, одетых на редкость крикливо, тоже имелся один автомат, но не АК, а М-16. Мельхиора это весьма удивило: он признал среди них Лу Гарсу — восходящую звезду «Чикагского синдиката» Сэма Момо Джанканы. Лу называл себя Счастливчиком, Счастливчиком Лу Гарсой. Откуда, черт возьми, у него автомат, находящийся на армейском вооружении? Если, конечно — кто бы мог подумать! — Контора не пошла на сделку с мафией.
Но этим он может заняться позже. Сейчас его гораздо больше интересовал груз в кузове машины. Второй русский держал в руках большой лист бумаги с каким-то чертежом. Мельхиор пытался разобрать, что именно там изображено, но не смог — разглядеть переплетение тонких линий было так же трудно, как и нити паутины на расстоянии. Заметив, что задний откидной борт открыт, Мельхиор зашел за угол и нашел в стене отверстие от пули, сквозь которое кузов было видно лучше.
— Ничего себе!
Мельхиор оторвался от стены, протер глаза и снова прильнул к глазку. Он даже не знал, радоваться ему или пугаться: в кузове лежал длинный металлический ящик с грубыми швами, в котором скрывался настоящий шедевр технической мысли. Сбоку на ящике было выведено желтой краской «Двина». Мельхиор произнес про себя название и закусил губу, чтобы не выругаться вслух.
Один мужчина вскочил на ноги, и Мельхиор переключил внимание на людей. Сначала нужно разобраться с ними, а потом уже заняться содержимым ящика. Главную опасность представляли два автомата. Он устроился поудобнее, поскольку стрелять придется через щели в стене, и решил начать с пистолета: при наличии нескольких мишеней орудовать им было легче, чем винтовкой с затвором, позаимствованной у часового. Мельхиор тщательно прицелился в русского, поскреб ногтем пулевое отверстие над сердцем на своем пиджаке и прошептал:
— Timor mortis exultat me[7].
Нажимая на курок, он успел подумать, что может произойти, если одна из пуль попадет в бомбу.
Кембридж, штат Массачусетс
26–27 октября 1963 года
Когда Наз прошла мимо туалета к телефону-автомату, из тени показалась темная фигура. Лицо ее скрывали широкие поля низко надвинутой шляпы.
— Господи Иисусе! Да тебе просто нет равных, ты это знаешь?
В голосе звучала и ревность, и отвращение, и Наз почувствовала: по спине у нее пробежал холодок.
— Агент Моргантхау! Я не знала, что ты здесь. — Она кивнула в сторону бара. — Я как раз собиралась тебе звонить. Думаю, он готов уйти.
— У меня такое чувство, будто он уже много раз приходил и уходил, а я подглядываю за тем, что делается в гареме. — Моргантхау покачал головой.
Что-то случилось, подумала Наз. Моргантхау слишком сильно заревновал и разозлился. Вспомнив о своих подозрениях, когда Чандлер упомянул свои семейные связи, она спросила:
— Ты его знаешь?
Под полями шляпы узкие губы Моргантхау растянулись в ухмылку.
— Чандлер Форрестол. Он учился с моим братом в одном классе в Андовере. Был капитаном команды по лакроссу[8] и председателем дискуссионного клуба. Дядя — министр обороны, отец возглавлял одну из крупнейших фармацевтических компаний по эту сторону Атлантики, пока не поставил все на один правительственный контракт, который завернул его брат. И повесился, когда Чандлеру исполнилось тринадцать, а через год дядя Джимми тоже покончил с собой, выбросившись из окна военно-морского госпиталя. Чандлер, как и положено, поступил в Гарвард, но вместо юриспруденции стал изучать философию, затем взялся за докторскую диссертацию по… сравнительной религии, кажется? Какой-то ерунды вроде этого. Я слышал, он даже подумывал стать священником. А вместо этого пристрастился к бутылке.
Наз слушала краткое жизнеописание Чандлера, однако ее больше интересовали не факты, а горячность, с какой Моргантхау их излагал. Она не предполагала, чем вызвана его злость, но одно не вызывало сомнения: он его не просто знал, он все и подстроил. Это была никакая не шутка или даже исследование, если уж на то пошло: это была месть!
— Ты говоришь так, будто он убийца. Какая тебе разница, хочет ли он изучать религию или даже стать священником?
— Он изменил своему долгу. Своей семье. Своей стране.
— Может быть, он должен был сначала сделать что-нибудь для себя? Чтобы уже потом помочь «стране»?
Моргантхау покачал головой:
— Люди, подобные нам, не имеют права на подобную роскошь, а теперь тем более. Идет война, а ставки, если ты вдруг пропустила события на Кубе в прошлом году, еще никогда не были такими высокими.
Наз поняла, что сильно пьяна. И устала. Причем не просто сильно, а ужасно.
— Зачем ты заставляешь меня этим заниматься?
Губы Моргантхау скривились не то в улыбке, не то в ухмылке — Наз так и не поняла.
