«Милый брат Никса! Давно что-то не получал я от тебя писем… Грустно будет завтра причащаться, так нас мало. Ты знаешь, что мы едем с Папа́ в Баден, где встретимся с душкой Ма, и я надеюсь познакомиться с твоею Минни. Жаль, если ты не сможешь приехать тоже в Баден. Но я все-таки надеюсь тебя увидеть и приехать к тебе, где бы ты ни был. Но я надеюсь, что это произойдет в Бадене! Но прежде всего надо тебе хорошенько подлечиться, чтобы зараз кончить с этой несносной болезнью. Потом будет хуже, если ты теперь не отделаешься от нее. Все, что я теперь желаю, чтобы Бог тебя подкрепил терпением, потому что я очень хорошо понимаю, как тебя тянет к твоей невесте. Но так как это в твоем теперешнем положении невозможно и думать — ехать на север, но я надеюсь, что ты перенесешь эту неприятность с полным терпением.
Теперь позволь мне поздравить тебя с наступающей Пасхой и мысленно поцеловать тебя трижды. Надеюсь, что на будущий год мы проведем этот великий праздник веселее, чем этот год. Поздравляю тоже всех твоих спутников. Прощай, милый душка Никса, обнимаю тебя что есть мочи, и так я надеюсь, что до свиданья, но где не знаю. Твой брат и друг
Саша». Однако планам императора и императрицы не суждено было сбыться. «Твоя сегодняшняя телеграмма, — писал император государыне несколько дней спустя, — навела на меня еще большую грусть, потому что я питал надежду повидаться с нашим бедным Никсой в Бадене, а теперь я вижу, что должен отказаться от нее. Я не могу утешиться, и это обстоятельство значительно уменьшает предстоящую мне радость познакомиться с его невестой в его присутствии. Признаюсь тебе в первый раз, что болезненное состояние, которое, судя по твоей последней телеграмме, непрерывно усиливается, начинает серьезно меня беспокоить. Гартман пишет мне, что он всегда был того мнения, что ниццкий воздух не мог быть полезен его расстроенным нервам. В таком случае, почему же он не настоял раньше о переезде его в другое место? Это только убеждает меня лишний раз в том, что медики, когда они сами не знают более, что делать, приписывают климату состояние своего пациента, другими словами, что они в важных случаях только доказывают свою некомпетентность. Ты поймешь, с каким нетерпением я буду ждать, что вы решите о месте его лечения, как и о том, где он проведет время прежде, чем начать его».
29 марта 1865 года в новом письме государыне Александр II сообщал о своем решении направить в Ниццу доктора Здекауэра: «Из твоей сегодняшней телеграммы я усматриваю, что Никсе лучше, но что он очень слаб. Дай Бог, чтобы эти новые беспокойства не повлияли на твое здоровье и не помешали тебе уехать из Ниццы, как ты на это рассчитываешь. Неизвестность и туманность, признаюсь, тяготят меня».
На другой день императрица сообщила о переезде цесаревича на виллу Бермон. 31 марта из письма Марии Александровны государь узнал о резком ухудшении состояния наследника и в этот же день писал жене: «Твой курьер снова приехал в ту самую минуту, когда мы садились за стол с тремя мальчиками. Известия о Никсе привели меня в отчаяние, и по сообщении их братьям все мы четверо не могли удержаться от рыданий, в особенности Саша. Увы! Я вижу, что сохранил иллюзию о его (Никсы. — Ю. К.) положении, надеясь увидеть его в Бадене вместе с невестой. Новый фазис этого болезненного состояния остается для меня необъяснимым, тем более что оба врача говорят о его болезни лишь как о простуде, не придавая ей никакой важности. Между тем я вижу, что состояние это продолжается целую неделю. Это, право, ужасно! Посылая мне отзывы парижских медиков, Строганов прибавляет, что он желал бы увезти его из Ниццы 6 (18) апреля. Надеюсь, что, узнав с тех пор о присылке Здекауера, они не уедут раньше его приезда. Я хотел бы также решить вопрос о времени свадьбы лишь после того, как он выскажет свое мнение, хотя я уже начинаю опасаться, что придется отказаться от наших планов на август месяц. В таком случае я разделяю твое мнение, что нужно будет оставить невесту у ее родителей, хоть и не скрываю от себя всех неудобств такого решения. Впрочем, у нас будет еще время переговорить об этом на словах…»
В Великую пятницу государыня шлет срочную телеграмму мужу с просьбой отправить в Ниццу великого князя Александра Александровича, которого очень хочет видеть цесаревич.
4 апреля после торжественной заутрени в Большой церкви Зимнего дворца государь писал своей супруге: «Поручаю тебе доброго Сашу, который привезет тебе это письмо. У него золотое сердце, и ты можешь сказать ему, что я писал тебе, что был очень доволен им за все это время, и более всего в Страстную неделю, а именно за участие его и преданную дружбу к несчастному больному брату…» Великий князь Александр Александрович выехал из Петербурга в Светлое Христово Воскресенье в 10 часов утра.
6 апреля состояние цесаревича резко ухудшилось. Появился жар, больной стал жаловаться на боль в глазах, тошноту, рвоту. Врачи пытались скрыть правду о резком ухудшении его состояния от императрицы Марии Александровны. В Санкт-Петербург императору была отправлена телеграмма, и император принимает решение срочно выехать в Ниццу вместе с доктором Здекауэром и графом Перовским.
Первый день Пасхи принес утешительное известие: цесаревич хорошо спал. Однако на следующий день снова произошло ухудшение состояния больного: ночной приступ привел к тому, что вся правая сторона на несколько часов потеряла чувствительность.
8 апреля на совете врачей венский профессор Рехберг впервые произнес действительный диагноз: «Meningitis cerebro-spinalis». Позже при вскрытии диагноз подтвердился, но с уточнением «tuberculosis». На современном языке это означало, что у наследника был остеит позвонков с образованием нарыва. Костный некроз достиг мозговой оболочки и привел к смерти вследствие туберкулезного менингита.
