— Если твоя мать похожа на русалку, тогда, боюсь, она из тех русалок, которым мало плескаться в бассейне с золотыми рыбками, пластмассовыми водорослями и тщательно сделанными пластмассовыми обломками, оставшимися после кораблекрушения.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Грейс готова была расплакаться. — Ты влюбился в мамочку, как только увидел ее, потому что она была настоящей русалкой, а девушки, которых ты знал в Англии, старались походить на тупую Имоджен Джонс, а уж сама она была похожа на лошадь.
— Если память мне не изменяет, Имоджен была славной, веселой девушкой. Она все время смеялась. С ней было очень легко. Не припоминаю, чтобы я когда-либо считал, будто с ней что-то не в порядке.
— Она не была русалкой, — во весь голос закричала Грейс. — Вот что было с ней не в порядке. А тебе была нужна русалка!
Она выскочила из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь, и помчалась искать мать.
— В общем, тебе надоело жить с Робертой О’Рейли…
— С бабушкой, милая. Ты должна называть ее бабушкой.
— … потому что она все время кричала, била китайские сервизы — правда, это была дешевая подделка. А еще потому, что дедушка О’Рейли, упокой Господь его душу, вечно рассказывал всякие истории, которые были сплошной выдумкой, и все время сокрушался о прежней стране, а тебя прекрасно устраивала новая. Поэтому, когда ты увидела этого симпатичного молодого человека из Англии…
Мойра взглянула на свою маленькую дочурку, которая, кипя от возмущения, стояла перед ней в праздничной пижамке, и вздохнула:
— Грейс, по-моему, тебе пора идти в кроватку.
Грейс резко повернулась и стала подниматься по лестнице. Вечер был испорчен.
Но ее день рождения все-таки наступил вовремя, в семь часов на следующее утро. Блу, рыжий сеттер, первым ворвался в комнату, размахивая тощим хвостом, и на его лисьей мордочке цвета улыбка; собаки всегда врываются в двери первыми. Следом вошел Габриэль, держа поднос, на котором стояли праздничная чашка сладкого чая с молоком и ваза с одной красной розой. За ним плелся Финн, мрачный и невыспавшийся. У него были каникулы, и он никак не мог взять в толк, чего ради должен подниматься ни свет ни заря только потому, что сегодня, видите ли, день рождения Грейс. Но Грейс только облегченно вздохнула и одарила их ослепительной улыбкой. Мир снова стал таким, как прежде, и все вернулось на круги своя, ну, почти все, но где же все-таки Мойра?
— А где мамочка?
Габриэль поставил поднос в изножье кровати и исчез, появившись через мгновение с кучей подарочных коробочек.
— У нее немного болит голова, только и всего. Она будет здесь через минуту, — ответил он. — И, по-моему, я забыл разбудить бабушку. Впрочем, — подмигнул он, подняв вверх небольшую коробочку, завернутую в креповую бумагу с нарисованными северными оленями, чтобы Грейс могла получше рассмотреть ее, — у меня есть для тебя подарок. — Грейс радостно зажмурилась, предвкушая сюрприз.
Сначала она открыла подарок Финна. Это оказался красный воздушный змей. Грейс пришла в восторг.
— Когда мы пойдем запускать его?
— Подожди минутку, — сказал Габриэль. — Сначала открой остальные подарки. И еще тебе нужно одеться.
Грейс взяла с подноса праздничную чашку и сделала маленький глоток. — А когда придет мамочка?
— Я же говорил тебе…
— А вот и я, милая. — Мойра надела платье, которое очень шло к ее глазам и очень нравилось Грейс. Губы у нее были слегка подкрашены розовой помадой, а волосы собраны в золотистый пучок на затылке. Вот только глаза были такие же припухшие, как у Финна.
— У тебя больше не болит голова?
— Голова? Она у меня и не болела, милая. Я просто разговаривала по телефону, вот и все.
Грейс, открыв от удивления рот, повернулась к отцу, но тот опередил ее, сунув ей в руки очередную коробочку.
Роберта О’Рейли подарила внучке фотоаппарат.
— Фотоаппарат для семилетнего ребенка, — пробормотала Мойра. — И она придет в ярость, оттого что мы не разбудили ее.
— Она получила его бесплатно вместе с электрическим одеялом, — заявил Финн. — Она сама мне сказала. И, если на то пошло, семь лет — это совсем не мало, чтобы иметь фотоаппарат. Я уверен, что в семь лет я уже умел с ним управляться.
— Но Грейс не разбирается в технике. — Мойра заметила в зеркале свое отражение и сморщила носик — восхитительный маленький курносый носик, как у всех героинь книг, которые прочла Грейс, чудесный носик, который Мойра не передала дочери. Она помассировала кожу под подбородком. — Ну, и какой в этом смысл, позвольте спросить? Вы увлажняете ее, увлажняете, увлажняете, а потом все равно приходит смерть.
Грейс вертела в руках квадратную коробочку, восторгаясь выпуклым стеклышком, которое, по словам Финна, было встроенной вспышкой. Она поднесла фотоаппарат к правому глазу и прищурилась, глядя в объектив на отца, который в этот момент говорил:
— Давай сначала посмотрим подарки, которые получила Грейс, Мойра… дорогая. — Последнее слово не соответствовало выражению его лица. Грейс опустила фотоаппарат ниже, и теперь, когда она посмотрела на родителей, они улыбались.
— А то, что видно в фотоаппарат…
— В объектив, — поправил ее Финн. — Это окошко называется объектив, глухая тетеря.
— Сама знаю. То, что видно в объектив, — Грейс, нахмурившись, смотрела на Финна, — это то же самое, что видно снаружи?
— Господи, какая же ты тупая.
— Не поминай имя Господне всуе, Финн, — раздался строгий голос матери. Подняв фотоаппарат, Грейс увидела, что Мойра улыбается. Очень странно, подумала Грейс, но и очень интересно.
Сколько Грейс себя помнила, родители всегда перебрасывались словами. Иногда эти слова звучали очень тихо, произнесенные сквозь стиснутые зубы, иногда, наоборот, очень громко, вылетая из раскрытых в крике ртов. Но Грейс ничуточки не беспокоилась по этому поводу, потому что ее родители очень любили друг друга. Во всяком случае, так они говорили всякий раз, перебросившись словом. «Грейс, не нужно так расстраиваться, милая. Нет ничего дурного в том, что мы иногда расходимся во мнениях, ты же знаешь, что мамочка и папочка очень любят друг друга».
Однако сегодня они не перебрасывались словами. Сначала все было просто великолепно, но потом Грейс стало не по себе. В самом деле, сегодня был день ее рождения, и предполагалось, что все будут довольны и счастливы, совсем как на Рождество, но ведь раньше их не смущали разные мелочи. Что-то было не так. Грейс втягивала в себя воздух, как собака, и чувствовала, что он буквально насыщен невысказанными словами. Даже Финн вел себя нормально. (Когда он был вежлив с ней последний раз, оказалось, что он сбросил ее черепашку из чердачного окна на самодельном парашюте. Лишь через несколько месяцев они обнаружили в ветвях клена, который рос рядом с крыльцом, ее высохшие останки и панцирь.) Только Роберта О’Рейли осталась неизменной. Она восседала во главе стола, на месте, которое обычно занимал ее зять, запретив всем завтракать во дворе, на августовском солнце, ибо солнце означало солнечный удар, лениво жужжавшие насекомые означали укусы, теплая погода означала, что крем прокиснет и масло растает, прежде чем они успеют намазать его на лепешки, а легкий ветерок грозил принести с собой сажу и золу от шашлыков, которые жарили соседи. Уголки рта Роберты О’Рейли неодобрительно опустились, когда она обвела маленькими злыми глазками свое семейство.
