Каждый сыгранный спектакль, он словно прибавляет тебе возраст: два с половиной часа на сцене — это не такое простое занятие. И конечно, полная глупость и пошлость то, что якобы сцена лечит, что якобы энергия зрительного зала возвращает тебе молодость. От зала, конечно, очень многое идет. Если зал «дышит», если зал реагирует, то, конечно, отдача будет болыпе… У меня однажды была замечательная ситуация на одном спектакле. В первом ряду сидели муж с женой. Они смотрели-смотрели, и вдруг жена, ни слова не говоря, развернулась и — бац: залепила мужу по роже, отвесила такую увесистую пощечину, наотмашь, со всей силы. И он голову спрятал, отвернулся. А она дальше смотрит. Значит, так: история из спектакля совпала с ними, с их жизнью… Я понял, что точно попал в цель, в этот нерв…
…Когда я в первый раз посмотрел фильм Милоша Формана «Пролетая над гнездом кукушки» с Джеком Николсоном, я хотел уходить из профессии… Это было давно, в такое время… Я тогда понимал, что мне такой материал сыграть никогда не дадут. Что у меня не будет возможности даже попробовать такое сыграть или нечто подобное… Знаете, раньше об актерах ходили легенды, а теперь сплетни… При том количестве информации и дезинформации, которое на нас обрушивается, народ попросту тупеет. Сейчас время шарлатанов, сейчас очень легко обмануть. К сожалению, мы перестали писать письма, перестали читать. Я недавно чуть не упал со стула, когда по телевидению услышал о том, что провели опрос и составили рейтинг популярных актеров. Спросили у людей, кто знает Никулина и кто знает Шварценеггера. Оказалось, Шварценеггера знают больше, чем Никулина… Я уже не говорю о таких актерах, как Черкасов или Симонов. Услышав эти фамилии, люди спрашивают: «А кто это?» Мы довели страну до этого состояния…
…Жизнь одна, хочется все попробовать. Ну, кто-то может тупо сидеть на одном деле, я не могу. Хотя все болит, что может болеть, видеть стал хуже, но больше всего устаю от безделья…
…Иногда могу заснуть абсолютно одетым, в дубленке. Я еще молодым, когда одновременно снимался в четырех-пяти фильмах и облетал самолетом за сутки по четыре города, придумал для себя выход. Шапочку вязаную ношу, и вот на глаза ее — оп: все, ночь. Клянусь, шапочку на глаза — и сразу заснул. В секунду. Сейчас домой приезжаю (мы живем за городом) — ложусь на диван, собака ложится рядом, кошки две — на меня. И вот пока они «ур-ур-ур» — это какое-то успокоение. Сегодня утром встал, кошаки на мне лежат. Пошел, дал им пожрать, пустил собаку погулять, вышел, мама спросила, чего я так поздно вчера вернулся, — ну, на то она и мама. Дальше уехал, сидел-монтировал. Вот что такое жизнь, как можно объяснить? Одна из моих кошек прибилась на Валдае на съемках. Я жил в частном домике — и как-то смотрю, у входа котенок стоит-кричит, уже умирал совсем, такой скелетик был. Я его пипеткой выкормил-выходил, с собой забрал, а когда привез, смотрю, жена в это время другого взяла, тоже маленького. Сейчас таких два братана вымахали — фантастика. Один рыжий, другой непонятный, как чернобурка…
Самое сложное из того, что приходится переживать моим близким, — это мое отношение к профессии. Домой прихожу уже не я — тень, руины мои приходят. Терпеть все время руины тяжело. Я бы не хотел, чтобы ко мне руины приходили. По идее, это невыносимо…
…В картине «Бременские музыканты и Со», над которой я сейчас работаю, девятьсот восемьдесят семь кадров, я помню наизусть каждый дубль. Я, который забывает собственный телефон, никогда не думал, что на это способен. Я не вижу человека. Вот смотрю на кого-то — думаете, вижу? Это у меня «аудио» идет, а «видео» — совсем другое: чего я сегодня склеить забыл. Несинхрон абсолютный. Такое состояние… Я не боюсь браться за работу. У меня и редактора нет, и второго режиссера. Я привык сам за все отвечать. Если что-то не получится, виноват буду только я. Но оно получится…
Кажется, Белла Ахмадулина сказала: «Кто чего боится, у того то и случится». Когда-то я снял полудокументальный фильм «Храм должен остаться храмом» — это был мой первый режиссерский опыт. Потом, у меня как у актера сто двадцать картин, и уж я в монтажной посидел. Я всегда сидел в монтажной у Балаяна, у Соловьева, у Гинзбурга…
Наверное, да чего скрывать — я боюсь выйти в тираж, но не более, чем любой из нас… Я знаю себе цену как артисту — не по газетам, а по зрительному залу. Кроме того, я не сижу, не жду, чтобы меня позвали. Сам хожу… Начинал когда-то с массовок, половины уже не помню. По-моему, было такое — «Фронт за линией фронта»: я там бегал в атаку. Все время бегал. Человек не имеет права сидеть ждать чуда. Кому-то повезет, а кому-то — нет. Я же не говорю, что Смоктуновский — плохой артист. Но он полжизни прожил под лестницей в Театре Ленинского комсомола, и дядя Ваня Толкушкин, закройщик наш, его кормил. Когда Смоктуновский стал князем Мышкиным, все сказали: «Гений», но это был тот случай, когда чудо произошло. Но оно могло ведь и не произойти… Я приехал из Ферганы как дворняжка, которая собиралась завоевывать Москву. Я этого хотел. По ночам разгружал вагоны, жил в общежитии — пять лет на Трифоновской, восемь — на Бауманской. Для меня это нормально. Я не жду доброго дядю… Ситуация падения, она ни для кого не исключена — если мозги откажут, стану дауном — тогда не исключена…
Но все будет нормально, если я сам буду нормальным, сам не пущу себя в тираж, не пойду на телевидение… Нет, никогда не брошу камень в тех, кто снимается в рекламе, в сериалах, но вы много видели артистов, которые играют в «Ментах», а потом в хорошем кино? Я не пойду в сериалы, пока они не станут такими, какие делали Аранович, Лиознова… Болтнев в «Противостоянии» у Арановича сыграл гениально просто, Басилашвили там замечательный, вообще, это суперфильм. А сейчас сниматься в сериалах — это почти самоубийство…
…У меня есть мама, жена, брат, дочь — это как бы первое. Новых друзей, как ни странно, нет. Минимум мы дружим лет по десять, максимум — по двадцать пять — тридцать: Вова Черепанов — звукорежиссер театра, Орсеп Согомонян — художник, Леша Орлов — бизнесмен, Витя Сергеев — директор «Ленфильма». Когда мы познакомились с Ильей Хотюшенко, он был простым милиционером, сейчас — начальник отдела. Совсем сумасшедший человек, больной в своей профессии. Ему вот уже никуда не нужно ездить, он начальник, все замечательно, а он поехал — в Назрань, брать какого-то там бандита… Ну, это я совсем старых друзей назвал… Если я дружу, человек автоматом допущен в дом. И Коржаков не «нужный» мне человек, просто мужик хороший. Есть такая категория людей, которых мама вообще считает своими детьми. Когда Анар Мамитханов из Баку приезжает, мама говорит: «Видите, ребенок пришел…» Конечно, из театра: Олег Янковский, Саша Збруев, Сережа Степанчен-ко, Саша Карнаушкин — мой однокурсник, тридцать лет мы вместе…
…Дай бог, чтоб у Олега (Янковского) был замечательный фестиваль («Кинотавр»), но и те два, которые делал я, тоже, считаю, классными были. Московский мы с Соловьевым взяли, когда фестиваль был в состоянии полного ноля — его не было, а мы хоть до какого-то уровня его дотащили… Однако столько гнусных сплетен ходило о финансовых махинациях… Я счастлив, что дачу успел построить до того, как стал заниматься фестивалем. Вообще, могу признаться: пришел получать зарплату — и чуть не заплакал, клянусь. Восемьсот рублей за полгода работы. Все знакомые сказали: «Ты дебил». Вот если бы сейчас снова заняться фестивалем, я знал бы, как заработать. Но опять же — «себе» скверный характер не позволит…
