Я чувствовала себя незащищенной, беспомощной. Сердце у меня колотилось так сильно, что, казалось, он мог услышать его биение.
— Убирайся, — закричала я, — как ты смеешь… входить сюда… когда… когда…
— Клодина, — забормотал он, — малышка Клодина… Я проходил мимо. Я заглянул в щелку и увидел славную Молли с ее булавками и тебя полураздетой… и я должен был войти и сказать тебе, как очаровательно ты выглядишь…
Я попыталась натянуть обратно сорочку на плечи, но он не выпустил ее из своих цепких пальцев, и я не могла увернуться от его рук и губ.
Это привело меня в неистовое возбуждение. Как будто наяву разыгралась одна из моих фантазий, в которых я представляла себе, как он появляется в моей спальне… Но все кончилось очень быстро, так как я услышала шаги Молли Блэккет. Она ворвалась в комнату, и Джонатан едва успел прикрыть сорочкой мою наготу.
Лицо Молли пылало.
— Хозяйки не было в библиотеке! — сказала она.
— Разве? — Джонатан повернулся к ней, добродушно улыбаясь. — Очевидно, она не дождалась вас. Я поищу ее и, если вы все еще будете нужны, дам вам знать.
С этими словами он отвесил нам обеим насмешливый поклон и вышел.
— Ну, знаете ли, — возмутилась Молли Блэккет. — Вот наглость! Какое он имел право входить сюда! Не верю, что я так уж срочно понадобилась хозяйке.
— Конечно, нет, — сказала я. — Он не имел никакого права!
Молли неодобрительно качала головой. Губы у нее подергивались.
— Мистер Джонатан и его фокусы… — пробормотала она.
Но позднее я заметила, как она задумчиво разглядывала меня, и я засомневалась: не подумала ли она, что я поощряла его?
* * *
Сцена в швейной комнате глубоко меня задела. Она не выходила у меня из головы. Весь остаток дня я старалась избежать встречи с Джонатаном, и мне это удалось. А за час до обеда я удалилась в библиотеку поговорить с Дэвидом. Он был взволнован известием о сделанных на побережье археологических находках эпохи римского завоевания и хотел отправиться на место раскопок в конце недели.
— Хочешь поехать со мной? — спросил он. — Уверен, тебе будет интересно.
Я с воодушевлением согласилась.
— Эти находки могут оказаться очень важными. Ты знаешь, мы ведь недалеко от того места, где высадился Юлий Цезарь, и, кажется, римляне оставили здесь следы своего пребывания. Они использовали эту местность для снаряжения кораблей. При раскопках обнаружены развалины виллы, и там нашли несколько превосходно сохранившихся изразцов. Должен сказать, что я горю нетерпением увидеть все это!
У него были голубые глаза, и, когда они так сверкали, они поразительно напоминали глаза Джонатана.
Я расспрашивала его о находках, и он достал книги и стал показывать мне, что было найдено в прежние годы.
— Это, по-моему, совершенно замечательная профессия, — сказал он с легкой завистью. — Представь, какое получаешь удовлетворение, сделав какое-нибудь важное открытие!
— Представь и горькое разочарование, когда, потратив месяцы, а может быть, и годы тяжелого труда, не находишь ничего и узнаешь, что искал не то и не там.
Он засмеялся:
— Ты реалистка, Клодина. Я всегда это знал. Это в тебе говорит француженка, не так ли?
— Может быть.
Но, по-моему, я с каждым днем становлюсь все больше англичанкой.
— Ты права… а когда ты выйдешь замуж, то вовсе превратишься в англичанку.
— Если выйду за англичанина… Но мое происхождение останется при мне.
Я никогда не понимала, почему женщина должна принимать национальность мужа. Почему муж не может считаться по жене?
Он серьезно задумался. Это была одна из самых привлекательных черт характера Дэвида: он всегда серьезно относился к моим идеям. Живя в семье, где преобладали мужчины, я четко ощущала некое покровительственное отношение, безусловно, со стороны моего брата Шарло, ну а Луи-Шарль подражал ему во всем. И Джонатан тоже, хотя и проявлял ко мне большой интерес, давал мне почувствовать, что во мне чисто женская сущность, и поэтому мой удел — подчиняться и не прекословить мужчинам.
Вот почему общение с Дэвидом было так живительно для меня.
Он продолжал:
— Думаю, на этот счет должна быть какая-то договоренность. Например, может возникнуть путаница, если жена не примет фамилию мужа. Если она этого не сделает, какую фамилию должны носить ее дети? Если ты посмотришь на вопрос с этой стороны, то найдешь в этом некоторый резон.
— И еще о том, что при этом сохраняется миф о женщинах как о слабом поле.
— Я никогда так не думал!
— Дело в том, Дэвид, что ты не такой, как все. Ты не принимаешь на веру любой довод, который тебе представляют. Для тебя все должно быть логично. Вот почему твое присутствие в этом сообществе мужчин так подбадривает меня.
— Я рад, что ты это чувствуешь, Клодина, — сказал он серьезно. — Все стало гораздо интереснее с тех пор, как в нашу жизнь вошла ты. Я помню ваш с матерью приезд и должен сказать, что сначала не осознал, какие он несет перемены, но очень скоро их почувствовал. Я понял, что ты — иная, не похожая ни на одну из знакомых мне девушек…
Дэвид запнулся и, казалось, не мог на что-то решиться. Помолчав, он продолжал:
— Боюсь, что это очень нехорошо с моей стороны, но иногда я просто рад, что произошли все эти события, только потому, что… из-за них Эверсли стал твоим домом.
— Ты имеешь в виду революцию? Он кивнул:
— Иногда я думаю об этом по ночам, когда остаюсь один. Обо всем ужасном, что происходит с народом, среди которого ты жила. Хотя при этом всегда и появляется мысль: «Да, но это привело сюда Клодину».
— Но я почти уверена, что и без того когда-нибудь приехала сюда. Моя мать наверняка рано или поздно вышла бы замуж за Дикона. Я думаю, она не решалась это сделать только из-за дедушки, и после его смерти она и Дикон все равно поженились бы, а я, естественно, поселилась бы с ней в Эверсли.
— Кто знает? Но ты здесь, и иногда я чувствую, что это — единственное, что имеет значение.
— Ты льстишь мне, Дэвид.
— Я никогда не льщу… Сознательно, по крайней мере. Я действительно так думаю, Клодина.
Помолчав, он продолжал:
— Скоро твой день рождения. Тебе исполнится семнадцать.
— Мне этот день представляется какой-то особой вехой.
— Разве не каждый день рождения является вехой на жизненном пути?
— Но семнадцать лет! Переход от детства к зрелости. Это совершенно особая дата.
— Я всегда считал тебя разумнее твоих лет.
— Как мило ты это говоришь! Иногда я чувствую себя такой глупой.
