— Тебе нужно было три четверти часа, — резко сказал он, — ты же потратила час десять. Отправляйся на гауптвахту.
Обычно гауптвахта представляла собой помещение в полицейском участке или в тюрьме. На этот же раз это была палатка, возведенная в пятидесяти шагах от генерального штаба. Я отправилась туда, сожалея, что кусок баранины стоил мне свободы. Прошли два, три, четыре томительных часа. Мой арест начал меня беспокоить. Особенно неприятно было то, что пришел час обеда в штабе, а я вместо вкусной еды в блестящей компании была вынуждена довольствоваться самой жалкой повседневной солдатской пищей. Но Провидение сжалилось надо мной. Молодой офицер, один из двух сыновей главнокомандующего, пришел и сказал пару слов часовому, охранявшему меня. Я могла быть свободна.
После этого мы отправились на обед, который, как мне казалось, уже был для меня потерян.
«Мой отец, — рассказал мне этот офицер, — спросил, сев за стол, а где Сан-Жен, которую он видел днем в штабе? Все стали искать Сан-Жен. Мой отец настаивал, чтобы тебя поскорее нашли. И тогда один артиллерийский майор вспомнил, что отправил какого-то юношу с депешей, а тот слишком долго где-то шлялся и теперь по его приказу находится на гауптвахте. В ответ на это мой отец воскликнул: „Как, майор, ты действительно осмелился посадить Сан-Жен на гауптвахту?“ Тот удивился: „А что, Сан-Жен — это сын полка или какая-то исключительная личность?“ „Сан-Жен, — ответил мой отец, — очень храбрая девочка, и она уже показала себя хорошим канониром. Хотя бы по этой причине, ведь ты же принадлежишь к этому роду войск, ты мог бы относиться к ней побережнее“. После этого он начал рассказывать твою историю, а я побежал тебя выручать».
Как только я заняла место рядом с главнокомандующим, он повернул ко мне свое вытянутое худое лицо и стал сверлить меня своими голубыми глазами:
— Как же так, гражданка, ты позволила посадить себя на гауптвахту! Ты же из аллоброгцев! Малышка Сан-Жен! Тебе не стыдно?
— Гражданин генерал, — ответила я, — не будем об этом, это была вопиющая несправедливость.
Потом я указала на того самого майора.
— Вот этот цыганенок устроил мне все это.
В окружении всех этих людей во мне вдруг проснулась женщина, а простой солдат куда-то исчез. Представьте себе сами, какой успех имела моя выходка и как она подняла настроение всем вокруг. Что касается меня, то я была разъярена и продолжала все больше и больше распаляться:
— Да, мой генерал, это цыганенок, настоящий цыганенок, мерзкий цыганенок. Посмотрите, он же еще грязнее, чем его плюмаж.
И генерал, и все офицеры штаба повели себя как школьники и принялись еще больше подстрекать меня. Должна отдать должное майору, он вежливо извинился, чего никак нельзя было ожидать, глядя на его словно отлитое из меди лицо. Он вынес огонь моих оскорблений с веселой и вполне дружеской покорностью. Мало-помалу мой гнев улетучился, и я полностью сконцентрировалась на своей тарелке. Большие штабные «шишки» оставили меня в покое, чтобы поговорить о более серьезных вещах. Артиллерийский майор говорил больше других, и все прислушивались к его мнению.
— А как его зовут? — спросила я, вставая из-за стола, у сына генерала.
И он мне ответил:
— Бонапарт. Он — корсиканец, отличный офицер, мой отец не даст соврать.
Воспоминание о моей трусости, когда нужно было отвезти котелки с едой, не прекращало мучить меня. Я стала искать возможность отличиться, любой ценой показать себя с самой блестящей стороны. И такой случай мне вскоре представился.
В месте, называвшемся Две Мельницы, мы поставили батарею и соорудили редут для ее защиты. Эта батарея сильно беспокоила господ англичан, и они решились на вылазку, чтобы попытаться заклепать орудия. Одна колонна солдат вышла из города, а в это же время другая высадилась на берег с их кораблей, и обе эти колонны двинулись на штурм батареи. В это время я находилась на передовом посту, откуда, хотя и с большого расстояния, мы могли наблюдать за развитием этой атаки. С тревогой прислушивались мы к огню наших: сначала это была громкая канонада, потом треск ружейной перестрелки. Стрельба, поначалу очень оживленная, мало-помалу начала самым угрожающим образом стихать.
— Скоро должны закончиться патроны, — понеслось по позициям.
— Нужен доброволец, чтобы доставить им патроны! — закричал офицер.
Никто не отозвался. Я там находилась с поручением. Вокруг меня была пехота, в основном новобранцы, почти все парижские детки, которые позднее будут драться, как дьяволы, чего о них нельзя было сказать сейчас. Хорошие времена все-таки были под Тулоном! Я развлекалась тем, что забегала в траншею, где прятались новички, и кричала испуганным голосом: «Ложись, бомба!» Было бы удивительно, если бы среди этих юнцов оказался бы хоть один, на кого мое предупреждение не произвело бы впечатления, и он не бросился бы ничком на землю. Как же я тогда хохотала! Вообще, осада — это очень весело! Но вернемся к нашему рассказу: итак, никто не отозвался. Все прикидывали, что придется преодолеть довольно большое расстояние, простреливаемое с кораблей, с которых был высажен десант. Офицер повторил свой призыв. И тогда я подняла руку и крикнула:
— Я! Я!
Мы разложили на земле платок, побросали туда пакеты с патронами и завязали платок четырьмя его концами. Вскоре моя лошадь и я, целые и невредимые, уже находились на редуте: на этот раз, несмотря на адскую пальбу, мы не испугались и не сбились с пути.
Храбрецы, продолжавшие защищать батарею, встретили меня, как дети встречают друга семьи, принесшего им подарки. Прибывшие подкрепления позволили вскоре предпринять наступление, и господа англичане были отброшены. В самом конце этой переделки я вдруг почувствовала какое-то легкое жжение в груди. Когда же бой совсем прекратился и я вернулась в лагерь, я вдруг заметила, что мой жилет весь испачкан кровью. Я оказалась ранена: к счастью, пуля попала в пряжку моей патронной сумки. Если бы она прошла на палец выше, военные кампании мадемуазель Сан-Жен здесь бы и закончились. Но мне было суждено войти в Тулон и еще во много разных городов, вновь увидеть маленького начальника артиллерии, но уже в совсем другом ранге!
Глава V
Гарнизонное приключение. — Как моему другу удалось выступить вместо меня. — Лионская красавица. — Субрани. — Я становлюсь почетным исключением.
После взятия Тулона аллоброгские егеря направились к Кастру, где находился сборный пункт драгун де Ноайя.[32] Нас включили в состав этого полка, который, став 15-м драгунским, сохранил большую часть своих старых офицеров.[33] Некоторые из них, заподозренные в связях с роялистами, потом нашли смерть на эшафоте или покончили с собой. Наше присоединение произошло 15 жерминаля Второго года, что соответствовало 4 апреля 1794 года.
