При нашей с ним разнице в росте это сразило его наповал, и через секунду я уже заливалась минералкой в ближайшем кафе. Терминатора звали доктор Перри Мастертон. В этот же вечер он предложил мне работу.
Я честно призналась, что меня исключили из института на последнем курсе, и так же честно сказала, почему. Все прекрасно знали, что это была чистой воды подстава, классический случай из «больничных» сериалов; что лечащий врач умершей пациентки ни словом не обмолвился, что у нее аллергия, он попросту забыл это прояснить. Но интерн, то есть я, — лучший в мире козел отпущения. Меня вежливо попросили вон, давая понять, — мне просто повезло. Исключение все же лучше, чем нары. О медицинской карьере, само собой, предлагалось забыть.
Перри выслушал меня. Потом позвонил Аттиле Утору (!). У меня чуть глаза не вылезли, когда я услышала это имя. Я обедаю с человеком, проблемы которого решает Аттила Утор! Моментально! По телефону! Ничего себе кино!
Я начала работать с понедельника.
Позже выяснилось, что мы вместе ходили в младшую школу и даже участвовали в одном спектакле. Правда, Перри утверждал, что узнал во мне Ключ-от-замка сразу же, ну да ладно. Может, и так. Я его не узнала бы точно, потому что с десятилетнего возраста он изменился в десять раз больше, чем Джош и я вместе взятые.
Потому втройне невыносимо было смотреть на него сейчас. Я-то верила каждому его слову. Его рука так пострадала, что чистой воды чудом он может ею пользоваться, не говоря уже о работе со скальпелем. В худшем случае Перри остался бы при скрюченной клешне, едва способной удерживать ложку. Я понимала, какая это потеря для медицины, но не могла представить, что чувствует он. Никогда не затрагивала эту тему. Никогда. И вот он говорит, что весь год думал совсем не о своей изуродованной руке, не о пациентах, которых он никогда не спасет, а о Лассе. И об Эли.
— Он так боялся… — сказал Перри шепотом, глядя в окно, в то время как я гладила и гладила его руку. — А у меня только и было, что банка таблеток. Мы не должны были сдаваться, может, удалось бы выбить ту чертову дверь. А я просто сидел и ждал, когда подействует снотворное.
— Не удалось бы, ты же знаешь. Наши двери не пробить и тараном.
— Ки, мне снится голос Эли: как он рыдал, когда понял, что ничего уже не сделать. И до самой смерти думал о Лассе — как тот будет без него… Я ничего не почувствовал в руке, веришь? Боль была во всем теле, будто он делился со мной… я тогда хотел забрать ее всю, эту боль, пусть лучше я…
— Ты забываешь, кто он был, — сказала я тихо.
— Никто не заслуживает этого. Если бы я думал по-другому, то никогда не связался бы с медициной.
Я промолчала, не потому, что думала по-другому, а просто не хотела ничего говорить сейчас. Мы спасаем людей, но убиваем каждый день бесчисленное количество живых существ, с которыми равны перед Богом. Животных, насекомых… Они — вампиры, лунатики, другие дети ночи — убивают людей. Кто имеет право судить? Только тот, кто не боится быть судимым. Я лично боюсь.
Перри взял свой пиджак, намереваясь уходить.
— Подожди, — сказала я, — пожалуйста, останься. Я хочу рассказать тебе кое-что.
* * *
ПЕРРИ
У нее был такой голос, будто это важно, и я остался. Это было к лучшему. Я совсем не хотел получать лишнее свободное время на обдумывание моей встречи с Лассе. Наверное, попросту боялся передумать.
Я — человек науки и к мистике отношусь неоднозначно. Раньше я был уверен, что любое мистическое событие можно объяснить, даже если придется потратить на это всю жизнь. Рану можно заштопать, опухоль — вырезать, а вирус — нейтрализовать. Оборотни — не колдуны. Вампиры — не демоны. Сахар — сладкий, соль — соленая. Мой мир был миром белых стен, зеркальных лезвий, сложных названий и запаха эфира. Но кроме него были еще миры, бесчисленное множество. В них жили существа, которых я никогда не видел; в них готовились колдовские зелья, которые лечили и убивали, и говорились заклинания, которые работали. В них шаман, танцующий вокруг костра, мог больше, чем все самые опытные доктора мира. В них было страшно. И в них хотелось быть. Там оборотни — монстры, вампиры — демоны, а сахар — горький, как полынь. Эти миры притягивали, как незнакомые удовольствия, и затягивали, как знакомые наркотики. Я не был там, но есть люди, которым я верю. Я верю Ки.
Она рассказала мне про свое видение. Потом добавила:
— Я его чувствую, как в прошлом году. Рэйни здесь.
Я не знал, что сказать, и обнял ее.
— Я не боюсь его, — сказала она мне в плечо. — Он тоже может помочь поискать нашу кошку.
— Не ври мне, Ки, — ответил я ей в тон и погладил по блестящим мягким волосам. — Ты боишься не меньше меня. Не знаю, какая кошка между вами пробежала десять лет назад, но вы не друзья. Я не могу тебя отпустить.
Кира медленно высвободилась. Взгляд ее серо-зеленых глаз был решителен, как черт знает что, и это чувство постепенно передавалось и мне.
— Тогда мы будем бояться вместе, ты — за меня, а я — за тебя. И нам не будет страшно за наши жизни. Поклянись думать об Эве.
— Я уже давал эту клятву.
Но добираясь до галереи, я нарушил клятву: думал о Кире. То, что она рассказала нам в прошлом году, никак не вписывалось в мое мировоззрение, но я удерживался от комментариев. В большей степени потому, что для Киры это было тяжело — рассказать кому-то, а если бы я усомнился в ее словах… Не знаю, потерял бы я ее доверие или нет, но рисковать у меня не было никакого желания.
Так вот, насколько я понял, еще в школе Кира, ее друг Рэйни и еще некоторое количество людей были выбраны (избраны?) для участия в неком ритуале. Целью его было стать членом Ордена, какой-то древней и очень неправдоподобной мистической организации, про которую мало было известно — вроде бы они были бессмертны и имели какие-то сверхспособности, — да Кира и не очень интересовалась. Она ввязалась в это за компанию и была уверена, что ее все равно не примут в этот загадочный Орден. Должны были выбрать одного, и Кира не казалась себе достойной. В восемнадцать часто делаешь глупости.
Трагедия в том, что это оказалось не тем мероприятием, в которое стоит ввязываться за компанию. Закончилось все печально: подруга, втравившая Киру в эту авантюру, погибла, а ее парень исчез. И объявился только в прошлом году. Объявился, подтверждая буквально всем своим видом, что это была и близко не игра.
Рэйни тогда ничего Кире не сделал. Но Ки его боялась. Я это чувствовал, хотя причины не знал; ведь они были друзьями, больше, чем друзьями — с чего бы ей бояться? Но она боялась, и не только — она страдала. Я не мог ей помочь. Как и она мне.
* * *
ДЖОШ
Вид у него был добродушный,
но когти острые, а зубов так много,
